— Седлай любого! — непререкаемым тоном приказал Халаиб Туркану и тотчас обернулся. Дверь конюшни отворилась, светлый проем загородила чья-то тень. Обвыкнувшиеся с полутьмой конюшни глаза вейгила не сразу смогли узнать безусое лицо молодого десятника личной охраны управителя области Берикея. Ему-то что понадобилось в такую рань?

— Что? — коротко спросил вейгил. — Что еще?

Берикей слегка поклонился, поприветствовав владыку Шехдада, шагнул вперед и, держа ладонь на рукояти сабли, отчеканил:

— Купцы, о славнейший. Пришли к воротам дома. Хотят тебя видеть.

"Начинается день… — мельком подумал Хала-иб. — Сначала какие-то мергейты рядом со стенами, потом дочь увела лучшего коня, теперь явились эти грязные торговцы…"

— Зачем?

— Стража не открывает городские ворота, — ответил Берикей. И, слегка запнувшись, добавил: — Господин, разве тебе не сказали? Под городом войско. Огромное войско…

— Поедешь со мной, — не раздумывая, приказал вейгил. — Купцов гнать взашей, не до них. Берикей, прикажи своим воинам немедленно разыскать… Впрочем, командир войска уже наверняка на стенах. Отыщите и приведите к надврат-ной башне верховного мардиба из храма, главу купеческого совета Самарди и Джендек-эмайра. Быстро!

— Слушаю и исполняю, — с достоинством ответил Берикей и стремительным шагом покинул конюшню.

Пока Туркан с двумя помощниками споро седлал каурого жеребца по прозвищу Желтоглазый, вейгил ходил по конюшне от стены к стене и по въевшейся с детства дурной привычке бормотал себе под нос:

— Войско? Конное войско мергейтов? Не может быть… А у меня пять десятков ни на что не способных болванов, едва умеющих держать в руках саблю… Стена на закате не укреплена… Ворота опять же… Нет, ерунда! Хаган Степи не осмелится воевать с Саккаремом!

Вскоре со двора дома управителя выехали пятеро всадников. Возглавлял маленькую процессию сам Халаиб, рядом шел конь десятника Берикея, зачем-то облачившегося в пластинчатый доспех и высокий островерхий шлем, а позади гарцевали три телохранителя вейгила.

…Шехдад — маленький город, и потому миновать несколько улиц, базарную площадь, а за ней зеленоватый пруд у стены было делом недолгим. И вот Халаиб бросает поводья какому-то воину, замечает стоящего у коновязи Уголька и шагает ко входу в башню над воротами городка. Со стороны Степи доносится смутный гул, будто звук камнепада.

— Невероятно! — теперь уже более громко повторил Халаиб. Он долго стоял возле бойницы, оглядывая равнину, на которой был выстроен Шехдад. За его спиной перешептывались люди, которых он приказал собрать, — высокий и худощавый Самарди, наиболее уважаемый в городе купец и глава торговой управы, "хранитель веры", многоученый мардиб Поднебесного Биринджик и доблестный воин Джендек-эмайр.

Фейран сидела на каменной ступеньке, ведущей к бойнице, и смотрела в беловато-синее небо пустыми глазами безумной. Молодой воин Берикей переминался с ноги на ногу рядом с дочерью вейгила и бросал на нее столь необычные для бесстрашного саккаремского богатыря смущенные взгляды. Десятник давненько заглядывался на Фейран, однако светлоглазая госпожа уделяла куда больше внимания голосам звезд, нежели участливости красивых мужчин.

Огибая город, на полдень двигалась неисчислимая конница степняков. Нет, это было не просто большое кочевье. Нигде не замечалось кибиток на цельных деревянных колесах, нет овечьих стад или табунов лошадей… Только многие сотни бунчуков из окрашенных конских хвостов или грив и узкие змееподобные вымпелы над маленькими отрядами. Справа, примерно в десяти полетах стрелы от Шехдада, в небо поднимался столб черно-коричневого дыма — горела деревня. Немного погодя дымные облака появились и к полудню от города, там, где начиналась дорога на Мельсину.

— Они убьют нас всех. — Фейран произнесла эти слова неожиданно резко и громко, так что ее отец вздрогнул. — Никто не запомнит, что на границе Саккарема стоял маленький и никому не нужный Шехдад…

— Замолчи! — впервые за много лет Хала-иб позволил себе прикрикнуть на дочь. Берикей яростно покосился на господина, но даже не пошевелился. Фейран принадлежит отцу, и он вправе обращаться с дочерью как пожелает.

— Завтрашнего рассвета не будет. — Девушка улыбалась, говоря это. Будто видела перед собой тонкий, подобно волосу, и узкий, как сабля, Звездный мост, ведущий в блаженные сады Атта-Хаджа, предназначенные для праведников.

Никто не заметил, как от черного потока степной армии, которая наподобие быстрой горной реки огибала ничтожный приграничный городок, отделился отряд не более чем в сотню людей. За спиной первого всадника колыхалось желтое знамя с непонятными саккаремцам лазоревыми символами.

Воины пересекли беспрестанное течение основного войска, причем командиры проходивших отрядов пропускали направившихся к Шехдаду мергейтов беспрепятственно, будто получили ясный приказ ни в коем случае не задерживать сотника под желтым знаменем.

Вскоре мергейты остановились неподалеку от ворот. Большая часть сотни находилась шагах в двухстах от стены — видимо, чтобы не достали стрелой. К надвратной башне подъехал только один всадник — в золотистом чапане и круглой лисьей шапке со свисающим на спину хвостом.

— Эй! — выкрикнул он на саккаремском языке. Ничего удивительного: степняки, торговавшие с государством шада, неплохо знали полуденное наречие. Кто будет со мной говорить?

Халаиб с огромным трудом заставил себя не оборачиваться и не искать поддержки у знатных людей Шехдада. Он просто шагнул вперед, встал у бойницы и ответил:

— Я, Халаиб, милостью солнцеликого шада Даманхура управитель области Шехдад, принадлежащей великому Саккарему. Кого я вижу на землях, подвластных наследнику Атта-Хаджа?

Всадник внизу ничуть не смутился, услышав высокий титул вейгила. Даже не склонил голову при упоминании имени шада. Ему это было неинтересно.

— Мое имя Менгу, — гаркнул высокий и здоровенный степняк. — Бронзовая сотня повелителя Степи, вечного хагана Гурцата, сына Улбулана! Открывайте ворота!

* * *

Волны беспокойства неумолимо захлестывали Шехдад. Если поутру, ко времени, когда на базар стекались торговцы, а владельцы чайных домов и содержатели харчевен, дававшие ночлег путникам, начинали зазывать посетителей, горожане просто недоумевали: что за блажь — не открывать городские ворота! — то после полудня народ и думать забыл о делах. Многие лавки закрылись (кроме почему-то оружейных, где покупателей было значительно больше, нежели обычно), мясные и хлебные ряды так вообще пустовали, ибо с утра феллахи не привезли товар.

Солнце вошло в зенит, однако никто из собравшихся на рыночной площади шехдадцев и не думал расходиться по домам. Люди не обращали внимания на жару, яростные лучи дневного светила, превращавшие закрытые лавки в раскаленные печи, и на то, что водоносы неожиданно подняли цену на воду, добываемую из трех городских прудов. Да и как подняли-то? Всего на половину медяшки!