Для Франсиско было непривычно задавать вопросы, связанные с интимной жизнью, вне стен своей консультации, да еще без врачебных, терапевтических целей, поэтому он покраснел, когда Ирэне Бельтран стала отрабатывать длинный вопросник: сколько часов работы за ночь, общая сумма дохода, особая такса для школьников и стариков, горести, печали и притеснения, возраст ухода и процент, выплачиваемый сутенерам и полицейским. В ее устах это исследование обретало светлый налет наивности. Когда интервью закончилось, журналистка была с ночными дамами почти что на короткой ноге, а у ее друга возникли опасения, не переселится ли она в «Китайский мандарин». Потом он узнал, что она всегда действовала именно так — вкладывала всю душу в то, чем занималась. Несколькими месяцами позже он стал свидетелем того, как она чуть было не усыновила ребенка, когда проводила анкетирование о сиротах, едва не выбросилась из самолета вслед за парашютистами и чуть не потеряла сознание от ужаса в наводненном духами особняке, где когда-то люди подолгу пребывали в страхе.

С этой ночи он всегда был рядом с ней во всех ее журналистских командировках. Доходы от фотографии послужили хорошим подспорьем бюджету Леалей, но они изменили жизнь и самого Франсиско: он получил массу новых впечатлений. С фривольностью и призрачным блеском журнальной атмосферы резко контрастировала суровая реальность консультации в городке, где жил его брат Хосе, — там Франсиско принимал три раза в неделю самых обездоленных; однако удовлетворения от этого не получал: ему казалось, что помощь его — мизерна, ибо ничто не может утешить в такой нищете. Никто в издательстве не догадывался об этой, другой стороне деятельности нового фотографа Он выглядел чем-то обеспокоенным. Даже Ирэне не знала о его тайной жизни, однако кое-что вызывало у нее любопытство. Лишь много позже, когда за спиной останется граница мрака, она откроет другое лицо своего мягкого и немногословного друга. В последующие месяцы их дружба окрепла Они не могли обходиться друг без друга, привыкли быть вместе на работе и в свободное время, выдумывая разные поводы, чтобы не расставаться. Дни текли, а они не уставали удивляться и радоваться многочисленным совпадениям: они любили одну и ту же музыку, читали одних и тех же поэтов, отдавали предпочтение сухому белому вину, вместе смеялись, вместе возмущались одной и той же несправедливостью и вместе краснели от одних и тех же оскорблений. Ирэне казалось странным, что Франсиско иногда исчезает на один или несколько дней, избегая потом давать объяснения, но она была вынуждена принять это, не задавая вопросов. Она испытывала то же самое, что чувствовал Франсиско, когда она встречалась со своим женихом, но никто из них не согласился бы признать, что это ревность.

Дигна Ранкилео проконсультировалась у дона Симона, известного во всей округе своими успехами в лечении, — они намного превосходили успехи больницы. Все болезни, говорил он, делятся на два вида: те, что проходят сами, и те, что неизлечимы. В первом случае он мог облегчить течение болезни и ускорить выздоровление, а если ему попадался неизлечимый пациент, он отправлял его к доктору в Лос-Рискос, Таким образом, он спасал свой престиж и заодно сеял семена сомнения относительно традиционной медицины. Когда пришла мать с Еванхелиной, он отдыхал в плетеном кресле у дверей дома находящегося в трех кварталах от городской площади. Лениво почесывая живот, он говорил высоким, как у качающегося на спинке кресла попугая, голосом.

— Вот привела мою младшенькую, — сказала она, краснея.

— Эта та Еванхелина — подмененная? — вместо приветствия напрямик спросил знахарь.

Дигна кивнула. Медленно поднявшись, мужчина пригласил их войти. Они прошли в полутемную просторную комнату: повсюду стояли какие-то пузырьки, висели под потолком сухие ветви с листьями и пучки трав, а на стенах в рамках — напечатанные молитвы. Это скорее было похоже на пещеру потерпевшего кораблекрушение, чем на консультацию ученого, как любил называть себя дон Симон. По его утверждению, он — дипломированный врач, получивший образование в Бразилии, а тем, кто сомневался, он совал под нос засаленный диплом с витиеватыми подписями, украшенный золотой каймой с ангелочками. Один угол комнаты был отгорожен клеенчатой занавеской. Пока мать подробно рассказывала о постигшем их несчастье, он, прикрыв глаза, сосредоточенно слушал. Иногда он исподлобья бросал взгляд на Еванхелину, изучая следы царапин на коже, ее бледное лицо, хотя от холода щеки должны были бы порозоветь, и фиолетовые тени у нее под глазами. Ему были известны эти симптомы, но для вящей убедительности он велел ей пройти за занавеску и полностью раздеться.

— Пойду осмотрю соплячку, сеньора Ранкилео, — сказал он, посадив попугая на стол, и пошел вслед за Еванхелиной.

Тщательно осмотрев ее, он велел ей помочиться в маленький ночной горшок, для изучения природы ее истечений. Подозрения дона Симона подтвердились.

— Ее сглазили.

— А это можно вылечить? — испуганно спросила Дигна Ранкилео.

— Можно, но чтобы бороться с недугом, сначала мы должны узнать, кто это сделал, понятно?

— Нет.

— Узнайте, кто ненавидит девочку, и сообщите мне: тогда я смогу ее вылечить.

— Дон Симон, никто Еванхелину не ненавидит. Она же невинное дитя. Кто мог так навредить бедняжке?

— Какой-нибудь бездушный мужчина или завистливая женщина, — предположил знахарь, осторожно посматривая на маленькие груди пациентки.

Еванхелина разразилась горькими рыданиями, а мать про себя возмутилась: ведь она не спускает с дочери глаз, уверена, что у той нет никаких любовных связей, более того, она не может и вообразить себе, кто мог бы хотеть вреда девочке, к тому же уверенность в доне Симоне уже частично поколебалась. С тех пор как она узнала, что ему изменяет жена, Дигна пришла к справедливому выводу: видимо, не так знахарь мудр, если один он в городке не догадывается, какие развесистые носит рога. Она засомневалась в диагнозе, но из вежливости не подала виду. Стараясь не обнаруживать свои мысли, она попросила у него какого-нибудь лекарства, чтобы не уходить с пустыми руками.

— Выпишите девочке витаминов, дон, вдруг все пройдет. Может быть, кроме сглаза у нее английская чума.

Дон Симон протянул ей горсть таблеток собственного изготовления и порошок из листьев, перетертых в ступке.

— Растворите это в вине и давайте ей пить два раза в день. Делайте ей также горчичные компрессы и обливайте холодной водой. Не забывайте о настое из раннего каштана. В таких случаях он всегда помогает.

— И от этого приступы у нее пройдут?

— У нее пройдет жар в животе, но пока она будет под сглазом, до тех пор не выздоровеет. Если у нее будет приступ, приведите ее ко мне: я ее заговорю.

Тремя днями позже мать с дочерью вновь оказались у знахаря для усиленного лечения: приступы у Еванхелины стали ежедневными и происходили всегда около полудня. На этот раз знахарь действовал решительно. Он отвел пациентку за занавеску и, собственноручно раздев, обмыл с ног до головы микстурой, состоящей из разных частей камфары, метиленового синего[24]и святой воды; особое внимание уделялось наиболее пораженным недугом участкам тела — пяткам, грудям, спине и пупку. От растирания и прикосновения его тяжелых ладоней, от испуга, потому что ее кожа стала небесно-голубого цвета, девочка пришла в сильное нервное возбуждение, которое чуть не закончилось обмороком. К счастью, у знахаря оказался сироп репейника это успокоило пациентку, но она продолжала дрожать и очень слабела. После заговора знахарь дал матери длинный список рекомендаций и несколько видов лечебных трав: лист осины — от беспокойства и тоски, цикорий — для сострадания, горечавку[25]— от упадка духа, дрок — от самоубийства и плача, остролист[26]— для защиты от ненависти и зависти, сосновую хвою — от угрызений совести и паники. Все эти листья, травы и соцветия, как он объяснил, нужно положить в миску, наполненную водой из источника, и выставить на свет на четыре часа, а потом кипятить на медленном огне. Для излечения невинных от любовного томления нужно, напомнил знахарь, добавлять в пищу квасцовый камень[27]и не разрешать спать в постели вместе с другими родственниками: жар, как корь, передается. В заключение он дал ей пузырек с таблетками кальция и дезинфицирующее мыло для ежедневного мытья.