Остававшиеся в кабинете оуновцы сгрудились вокруг Андрейченко. Один спросил:

– Родной ты наш земляк, а не кажется ли тебе, что рыба начинает тухнуть с головы? Ничего не имеешь против этой пословицы?

– Против пословицы не имею, – улыбнулся Андрейченко.

– А не думаешь ли ты, что нам нужен чистый воздух, и есть только один способ добиться этого?

– И против чистого воздуха не возражаю, – посерьёзнел Андрейченко. – Скажу прямо: у меня нет достаточных оснований сваливать всю вину за недостатки в нашем движении на кого-либо конкретно. Да и не уполномочен я вникать в это, тем более предпринимать что-либо без указания моего непосредственного руководителя.

– А зачем же ты здесь, если не для того, чтобы помогать организации? – С явным вызовом спросил другой оуновец. – И дальше будем спокойно созерцать, как она деградирует?

– Прежде всего, я здесь для того, чтобы информировать Провод о положении в подполье, стремлениях его отцов, уточнении координационных действий и, конечно, выполнении особых поручений.

Его прервали:

– Что-то долго ты информируешь. А что до поручений, то нам они неизвестны.

Андрейченко отметил явный подвох в словах оуновца. Да и вообще портить отношения с молодым руководством он не намеревался. Избегал этого всячески. Потому сказал спокойно:

– Вот что скажу вам, мои родные хлопцы: понимаю вас. Понимаю ваши желания и ваше нетерпение. Разумею, что вы руководствуетесь высшими интересами нашей общей священной идеи. Но решать вам, а не мне. В душе я с вами. Не осуждайте солдата – у него свои правила…

– Жаль. Не глупый ты дядька. Но и понять тебя можно, – заключил оуновец и, обращаясь к дружкам, добавил: – Видать и вправду иначе не может.

Ему не возразили.

– Не серчайте, братцы, – душевно произнёс гость, приветливо улыбаясь. – Мне пора. Благодарю за вечер и внимание. Слава ридной та Велыкой Украине!

И он ушёл.

Разговор с молодыми оуновцами Провода основательно обеспокоил Андрейченко. Он не исключал, что, почувствовав опасность, Коновалец и его ближайшее окружение навострят уши, усилят охрану, примут бог весть какие меры предосторожности, ограничат общение с ним. Такие мысли не давали покоя. Надо было форсировать выполнение задания. Но как, если обстановка не позволяет?

Спустя несколько дней в Вене, в опере, где рядом с Коновальцем сидел Андрейченко, он убедился, что его беспокойство не беспочвенно. За спиной два оуновца, следивших за каждым движением любого, кто находился вблизи вождя и его гостя. Могли ли они подумать, что сосед, на которого они внимания не обращали, прислушивается к их откровенному разговору. Соседом был… курьер из Москвы, связной ИНО НКВД, капитан госбезопасности Пётр Зубов. Наутро он рассказал Андрейченко, что слышал кое-что из его разговора с Коновальцем, разговора охранников, видел их настороженность. Но и Зубов не подозревал, что позади него сидел бывший полковник петлюровской армии Роман Сушко, также отвечавший в тот вечер в опере за безопасность провидника. Но и тот не мог знать, что смотрит в затылок чекиста, привезшего Андрейченко «деталь», которой предназначено сыграть главную роль в операции «Ходики».

У вождя украинских националистов были веские причины обеспечивать себя столь внушительной охраной. И не только потому, что он имел все основания опасаться агентов НКВД. Его руки были обагрены кровью большевиков, безвинных русских, белорусов, евреев, поляков, но ещё больше – украинцев, семьи которых по его приказу вырезались без разбора. Правда, это происходило во время Гражданской войны и в первые годы после её окончания. Постепенно банды оуновцев были разгромлены; подполье на Украине большей частью взято под контроль, что позволяло следить за действиями возникшего за границей Координационного центра ОУН. Вместе с тем и в этот период случались разбои, выдававшие оуновский подчерк.

Угроза исходила и изнутри оуновского движения. Недовольство Коновальцем выражали его вчерашние единомышленники, которые пока ещё оставались вроде бы союзниками, но при первой же возможности готовы были свести с ним счёты.

Во всяком случае, Коновалец уже не обладал прежним влиянием, да и сам всё больше сомневался в своих борцах. Его положение было зыбким. Держался, пока ещё существовало обстоятельство, скреплявшее украинских националистов с организацией. В определённой мере этому способствовали нацисты, всё ещё возлагавшие на ОУН немалые надежды. Тоже зыбкие. Не находя ничего другого взамен, они, видимо, решили, что на безрыбье и рак – рыба.

Повторялась участь всех белоэмигрантских организаций, замкнутых в себе на протяжении многих лет. Беспочвенные подозрения и недоверие привели к болезненной настороженности; люди остерегались друг друга, лицемерили, двурушничали, клеветали, даже открыто враждовали. Молодое поколение разочаровывалось в старшем. Разрушались отношения Коновальца со сподвижниками, соратниками, идеалистами.

Не от хорошей жизни искал он протекции у одних и предавал других. «Немецкая корова» всё меньше позволяла доить себя и всё больше выказывала свою норовистость, всё чаще опрокидывая подойник с молоком.

Это вынуждало лидера ОУН потихоньку заручаться добрым отношением французской «козы», для чего он иногда наведывался в Париж. Второе бюро Генерального штаба Третьей республики знало цену главе Центрального провода, трезво оценивало возможности его боевиков. Молочный ручеёк тёк очень слабо, с перебоями. Нацедить удавалось крайне незначительную порцию, к тому же с отталкивающим привкусом. Похоже, с Коновальцем имели дело как бы на всякий непредвиденный случай.

С французскими спецслужбами вождь ОУН был связан ещё со времён Гражданской войны на Украине. Способствовал тому Симон Петлюра, к которому Коновалец относился с искренней теплотой. Чувство это сохранилось и после того, как на парижской улице средь бела дня некий Шварцбард убил Петлюру выстрелом из револьвера.

Убийцу схватили, заточили в тюрьму, судили. И… оправдали. Сочли его действия заслуженной карой за учинённые погромы, унёсшие жизни многих тысяч евреев и украинцев.

В Париж на свидание с Коновальцем по его просьбе приехал Андрейченко. Порученец провидника, встретив его на вокзале, предложил ему сопровождать Коновальца на кладбище, где похоронен Петлюра, чтобы поклониться праху покойного.

Предложение было неожиданным. Более двадцати украинских родственников Андрейченко, среди которых шестеро детей, в том числе грудной, зарубили петлюровцы. На всю жизнь запомнились лужа крови, изрубленные тела деда и бабушки, остальных родных. И вдруг такое предложение!

– Да, конечно! – только и оставалось ответить Андрейченко.

Коновалец встретил его у самого входа на кладбище. Пожав руку, пристально уставился в глаза Андрейченко, надеясь увидеть в них реакцию на свидание в столь необычном месте.

«Неужто не надоело?!» – подумал разведчик, заметив изрядно опротивевший ему этот взгляд искоса. Однако с благодарностью в голосе произнес: