– Вообще-то имеет, если подумать. Ты же сказал, что это она навязала тебе ребенка! Согласись, довольно странно после этого задаривать ее драгоценностями!

– Я всегда дарил ей что-нибудь за каждого ребенка. Я же не могу нарушить традицию!

Помолчав, он спросил:

– Не так ли?

– Ну разумеется!

То ли он не услышал сарказм, то ли проигнорировал.

– Наверняка Ангус тоже дарил тебе что-нибудь за мальчиков. Давай закроем тему, ладно?

Боже, какая невероятная тупость!

В памяти всплыл Ангус, пьяный, расчувствовавшийся до слез после рождения их первенца.

– О, да! – резко откликнулась Диана. – За Иэна он купил мне шубу из скунса, которую мне же и пришлось возвращать в магазин.

– Зачем?

– Потому что он за нее не заплатил – чек вернули за отсутствием средств на счете.

– Бедняжка! Наверняка он хотел как лучше.

– Да ничего он не хотел! Разве только пустить пыль в глаза, продемонстрировать, какой он щедрый. Расхвастался всем друзьям, а когда просили показать, наврал, что пришлось вернуть в магазин: якобы я не ношу мех из принципа!

Эдвард промолчал. Они ехали через Уайтхолл; полиция направляла грузовики с песком на Даунинг-стрит и к дверям правительственных учреждений. Других машин на дороге не было.

– И разумеется, – отчаянно продолжала Диана – ее уже несло, – за Фергюса я не получила ничего. И за Джейми тоже, между прочим!

Это просто глупо, думала она. Зачем я циклюсь на мелких, неприятных пустяках? Ей стало страшно.

– Эдвард…

– Раз уж ты подняла эту тему – довольно странно с твоей стороны раздражаться из-за ребенка Вилли, когда ты сама же спишь со своим мужем!

– А я не утверждала, что не сплю с ним! И я говорила, что мне совсем этого не хотелось! К тому же с Джейми все было иначе…

Он не стал углубляться в подробности.

– Не припомню, чтобы я утверждал, будто не сплю с Вилли. Я просто не упоминал об этом потому…

– Ну?

– Потому что об этом не принято говорить.

– Может выйти неловко?

– Да, – упрямо гнул он свою линию, – может.

Перед вокзалом Ватерлоо скопилась очередь автобусов с детьми. Проезжая мимо, они услышали пронзительные детские голоса, распевающие популярную песенку.

– Бедняжки, – пробормотал Эдвард. – Наверняка многие из них едут за город впервые в жизни.

Замечание тронуло Диану, и она положила руку ему на колено.

– Милый, я сама не знаю, что на меня нашло! Такая тоска навалилась, ведь мы расстаемся надолго. Тебя пошлют куда-нибудь, и я тебя больше не увижу! Глупо ссориться, когда все так ужасно…

– Милая! На, возьми мой платок. Ты же знаешь, я не выношу, когда ты плачешь. Конечно, мы не будем ссориться. И я обещаю тебе…

Она вытащила нос из роскошного платка, восхитительно пахнущего ливанским кедром.

– Что?

– Куда бы меня ни занесло, я найду способ повидаться – и дикие лошади не удержат!

Диана высморкалась и припудрила нос.

– Оставь себе платок.

– Ты поощряешь мои истерики, – пошутила она. На душе стало легко, как бывает после ссоры. – Ты всегда оставляешь свои замечательные платки – у меня уже целая коллекция.

– Правда? Вот и хорошо, мне приятно.

После этого обсуждали нейтральные темы, договаривались о будущих встречах. Диана нашла в деревне девушку, готовую присмотреть за Джейми. Если он позвонит и нарвется на Айлу, то пусть притворится старым другом ее отца – овдовев, тот жил теперь на острове Мэн в обществе гигантского игрушечного поезда, в который играл целыми днями.

– Хотя, пожалуй, «старым» не надо, – поправилась Диана. – Папе семьдесят два, и ты вряд ли сойдешь по голосу за его ровесника – лучше сыном старого друга.

Эдвард попытался сымитировать пожилой голос, но Диана сказала, что он звучит ровно на сорок два года, как и на самом деле. И с чего бы сыну друга ей названивать? Они придумали оригинальную, но совершенно неубедительную легенду и окончательно развеселились.

– И потом, мы ведь можем писать друг другу, – предложила Диана, однако Эдвард скорчил гримасу и заявил, что писанина не по его части.

– Меня так много заставляли переписывать в школе, – пояснил он, – что я даже изобрел приспособление: связал вместе десять ручек – не пучком, а в ряд, чтобы можно было писать десять строк одновременно. Правда, меня поймали, и пришлось переписывать еще больше.

– Не представляю тебя школьником.

– Я сам не представляю. Ненавидел каждую минуту, вечно попадал в истории.

Они расстались у ворот коттеджа: торопливые объятья в машине.

– Береги себя, – велел он.

– И ты. Храни тебя Бог, – добавила Диана, чувствуя, как в горле набухает комок.

У ворот она обернулась, и он послал ей воздушный поцелуй. Первым порывом было метнуться к машине, но она лишь храбро улыбнулась, помахала рукой и направилась к дому. Эдвард завел машину и отъехал. У крыльца Диана остановилась, прислушиваясь к затихающему звуку мотора. Я люблю его, сказала она сама себе. Люблю. Его. Это может случиться с кем угодно, и как только случается, у нас уже нет выбора…

* * *

Субботним вечером все взрослые из Грушевого коттеджа – то есть Вилли с Эдвардом (который опаздывал), Сибил с Хью, Джессика с Реймондом и леди Райдал – ужинали дома, так распорядился Бриг. Лишь мисс Миллимент оставили обедать со старшими детьми. К приезду Эдварда взрослые уже приступили к жареной телятине с восхитительными тефтельками, тонюсенькими ломтиками лимона, пюре и фасолью. За круглым столом собралось пятнадцать человек (пришлось раздвинуть), а Айлин рекрутировала Берту помочь с овощами. Сид, единственная посторонняя в семейном кругу – не в первый раз, – оглядывала присутствующих с нежностью и даже некоторым благоговением, смешанным с привычной иронией. Целый день все работали не покладая рук, готовясь к войне, однако теперь выглядели – а также разговаривали и вообще вели себя – так, будто ничего особенного не происходит, обычный вечер. Бриг рассказывал леди Райдал об Индии; та бесконечно его прерывала, поскольку оба считали себя экспертами в данном вопросе: он – в силу того, что пробыл в стране три месяца в начале двадцатых, она же там родилась – так называемое «дитя восстания».

– …тогда няня вынесла меня в сад и двое суток прятала в хижине садовника, и тем самым спасла мне жизнь. Так что, мистер Казалет, я не могу считать всех индийцев ненадежными, хотя вполне допускаю, что люди, не сведущие в этом вопросе, склонны к заблуждению. И, – добавила она, нанося завершающий мазок на полотно щедрости, – я не верю, что человеческую натуру можно изменить. Они проявляли трогательную преданность. Например, мой отец, обладавший бесценным опытом, всегда говорил, что доверяет своим сипаям как собственному брату.