Томми, проследивший за появлением и мгновенным исчезновением пирога, с рыданиями уткнулся в колени сестры.

– Жаль, что они внутри тебя, – сказал Невилл Роберту. – Значит, ты с ними никогда не познакомишься.

– Его курица ужалила, – произнесла Норма. – Пытался яйцо стащить.

– Курицы не жалят. Наверняка это была пчела, – поправила Лидия и поняла, что тему лучше сменить.

– А что делает ваш отец?

– Водит автобус.

– Ого! Правда?

– Я же сказала. – Норма приподняла край платья из голубой блестящей ткани вроде атласа и вытерла изнанкой нос Томми. – Ну и чем вы тут обычно занимаетесь?

– Ходим на пляж, устраиваем пикники, плаваем… – начала Лидия.

Роберт ее перебил:

– А я был на побережье. Был и обеими руками коснулся моря.

– Ага, и по пути домой тебя стошнило в автобусе, – припечатала его Норма.

Она рассеянно перебирала коротко остриженные волосы Томми. Совсем ежик, словно скошенная трава, подумала Лидия, как и у Роберта. Норма уловила ее взгляд.

– Вши, – пояснила она. – Мисс из дома сказала, что у них вши, и подстригла, а потом искупала в чем-то жутко вонючем.

– У тебя тоже вши были, – сказал Роберт.

Норма вспыхнула:

– Не было у меня их никогда.

– А что такое «вши»? – спросил Невилл, опустившись на корточки рядом с Нормой. – У тебя их не осталось? Можно посмотреть?

– Нет, нельзя. Их не осталось. А ты грубиян, – добавила она.

– Грубиян, – повторил за ней Роберт, и они оба уставились на Невилла.

– Он не хотел. Правда, Невилл? – спросила Лидия.

– Я не уверен, – ответил тот. – Может, да. А может, нет.

– Поиграем во что-нибудь? – предложила Лидия. Беседа как-то не клеилась.

– Здесь негде играть, – заявил Роберт.

– В смысле?

– Нет тротуаров. Нет канала. Ничего нет. Одна трава! – заключил Роберт с презрением.

– А что вы делаете на канале?

– Забираемся на мост, а когда внизу проплывают баржи, плюемся. Окликаем их, а когда там поднимают лица, плюем им прямо в глаза.

– Это вы грубияны! – победно воскликнул Невилл. – Это нивираятно грубо.

– А вот и нет, – сказала Норма. – Мама говорит, что они всего лишь дурни. Так им и надо. Но это все равно мальчишечья игра. Я таким не занимаюсь.

– А кто такие дурни?

– Цыгане. Думала, все это знают. Вы не знали?

– Мы знаем всякое, – заявил Невилл. – Мы знаем огромное количество разных штук.

– Давайте сходим на пруд? – в отчаянии предложила Лидия. Она не понимала, почему они все не могут подружиться.

Норма, Роберт и Томми все же согласились, пусть и крайне неохотно, спуститься к пруду, расположенному у подножия склона рядом с домом мистера Йорка. Пруд зарастал камышом, а на мели у берега отпечатались в грязи следы копыт – коровы приходили на водопой.

– Смотрите, стрекозы, – без особой надежды произнесла Лидия, подозревая, что новым знакомым они вряд ли понравятся.

– Если ко мне подлетят, я их убью, – заявил Роберт.

Он содрал с ранки на колене корочку и сунул ее в рот. Какие светлые ноги, подумала Лидия, прям как белая рыба, а еще тонюсенькие – черные ботинки смотрелись на них слишком большими.

– А ваш отец пойдет на войну? – спросил Невилл.

Роберт пожал плечами, а Норма сказала:

– Может, да, а может, нет. Мама говорит, что если пойдет, то скатертью дорога. Нельзя верить мужчинам, им только одного и надо.

– Одного? – задумался Невилл, когда они с Лидией позже поплелись домой на чай. Эвакуированных, к их облегчению, позвала мисс Бут. – Чего одного? Я хочу знать, ведь когда я вырасту, то мне, наверное, это тоже понадобится. А если мне оно не понравится, выберу что-нибудь другое.

– И мне оно может понадобиться.

– Она не говорила, что женщинам это тоже надо.

– А мне все равно. Я решила.

И они продолжили лениво спорить всю дорогу до дома.

* * *

– Что ты будешь на гарнир к куропатке?

Диана пробежала глазами рукописное меню.

– А ты?

– Цветная капуста, фасоль, брокколи, горошек… – нараспев затянул официант, возвышаясь над ними.

– Пожалуй, фасоль.

Это просто ужасно: в кои-то веки Эдвард пригласил ее на роскошный ланч в «Беркли» – когда еще удастся выбраться, – а она, как назло, нисколько не голодна! Впрочем, лучше не признаваться: Эдвард, подобно Людовику Четырнадцатому, о котором она недавно читала, любил от души кормить и поить своих женщин.

Женщины! За последний год у нее зародилось стойкое подозрение, что некая Джоанна Бэнкрофт – одно из увлечений Эдварда, если не давняя интрижка. Однажды в общей компании за ужином кто-то упомянул Эдварда, и молодая женщина – моложе ее, совсем юная – воскликнула: «Ах, Эдвард! Ну от него и не такое можно ожидать!» – словно те были давними друзьями. Однако позже, когда они пудрились в спальне хозяйки, Диана спросила ее об Эдварде, и та ответила весьма уклончиво: мол, виделись как-то раз у Гермионы Небворт. Нарочито небрежный тон сразу возбудил подозрения. При случае она спросила Эдварда, знаком ли он с миссис Бэнкрофт; тот отвел глаза и сделался особенно любезен. У нее хватило сообразительности закрыть тему, однако ощущение неуверенности лишь обострилось. К тому же за пару недель до эпизода с Бэнкрофт выяснилось, что Вилли снова беременна. До этого момента он давал понять – точнее, не мешал ей думать, – что интимные отношения с женой давным-давно закончились. Ревность вспыхнула с такой силой, что она не смогла удержаться от допроса. В итоге Эдвард заявил: мол, это Вилли хотела ребенка, а он просто не смог отказать. Именно тогда она поняла, что он не выносит открытых конфликтов и выяснений, и уважение к нему слегка уменьшилось (тем более что он продолжал изображать отношение к жене и ребенку в фальшивом свете). Как ни странно, в результате совесть отступила, а на первый план вышла решимость: если он такой несчастный, значит, у нее больше прав на него!

Она подняла бокал шампанского и чокнулась с Эдвардом.

– Ты счастлива? – спросил он.

– А ты как думаешь?

Подали икру – в баночке из толстого стекла, на подушке из колотого льда, а к ней треугольнички тостов, завернутые в салфетку, рубленые яйца с луком и петрушкой. Юный официант налил в крошечные рюмки водку из покрытой инеем бутылки.

– Милый, я же напьюсь!

– Ничего страшного, я поведу.

Это замечание относилось не к вечерней поездке в Суссекс, а к интерлюдии на Лэнсдаун-роуд. Словно почуяв ее – легкую – встревоженность, Эдвард быстро добавил: