Тереза также заметила отсутствие кузена и сделала вид, что хочет поискать его, чем весьма угодила старику. Девушка вышла в сад, подбежала к калитке, у которой ждал ее Симан, отворила и срывающимся от волнения голосом проговорила только:

— Уходи, будь здесь завтра в эту же пору; иди, иди!

Слушая эти слова, Симан вглядывался в неизвестного, который подходил к нему, прижимаясь к садовой ограде. Стремянный, первым увидевший этого человека, сделал Симану знак и защемил уздечку лошади между камнями, чтобы быть наготове на случай, если студент не справится с недругом.

Симан Ботельо стоял не двигаясь, и Балтазар Коутиньо остановился на расстоянии шести шагов от него. Стремянный медленно подходил к хозяину, но, по его приказу, замер на полдороге. Повернувшись к незнакомцу, студент взвел курки двух своих пистолетов и проговорил:

— Здесь не проезжая дорога. Что вам угодно?

Фидалго не ответил.

— Как бы я не развязал вам язык выстрелом! — настаивал Симан.

— Что вам за дело до меня? — сказал Балтазар. — У вас, сеньор, сдается мне, есть тут какие-то тайны, и, если у меня тоже они есть, разве я обязан исповедоваться?!

Симан, подумав, проговорил:

— За этою стеной стоит дом, где живет лишь одна семья, и в ней лишь одна женщина.

— Нынче вечером в этом доме собралось более сорока женщин, — возразил кузен Терезы. — Если вы, кавалейро[28], ждете одну, я, возможно, жду другую.

— Кто вы, сеньор? — надменно проговорил сын коррежидора.

— Я не знаком с тем, кто задает мне этот вопрос, и знакомиться не собираюсь. Пусть каждый из нас останется при своей безымянности. Доброй ночи.

Балтазар Коутиньо отступил в темноту, подумав: «На что рассчитывать с одной шпагой против двух человек и двух пистолетов?»

Симан Ботельо вскочил на коня и помчался к гостеприимному кузнецу.

Племянник Тадеу де Албукерке вернулся в залу, ничуть не подавая виду, что встревожен. Заметив, что Тереза искоса на него поглядывает, он сумел состроить такую безмятежную мину, что девушка успокоилась. Бедняжка так жаждала остаться в одиночестве, что обрадовалась при виде первых гостей, которые поднялись, собираясь уходить; их примеру последовали все остальные, кроме Балтазара Коутиньо де Кастро-Дайре[29] и его сестер, которые оставались в доме у дядюшки, ибо намеревались прогостить в Визеу неделю.

Остаток ночи Тереза провела без сна за посланием Симану, подробно описывая свои страхи и прося прощения за то, что не уведомила его касательно бала, ибо сошла с ума от радости при вести о том, что он приезжает. Но по поводу условленного свидания никаких изменений в письме не было. Это изумило студента. Он полагал, что незнакомец — не кто иной, как Балтазар Коутиньо, и, стало быть, отец Терезы узнал обо всем в эту же ночь.

Симан в ответ рассказал о встрече с незнакомцем в плаще; но потом, боясь напугать Терезу и не желая лишаться свидания с нею, написал новое письмо, в котором не дал воли ни страху, что ему подстроят засаду, ни даже опасению, что он может запятнать доброе имя девушки. Симану Ботельо казалось, что отважному влюбленному подобает вести себя именно так.

Весь день студент считал томительно долгие часы и временами подумывал о роковых последствиях, которые мог повлечь за собою его безрассудный шаг, если незнакомец, отложивший месть за дерзкий вызов до более удобного случая, и был Балтазар Коутиньо. Но, по мнению Симана, раздумья такого рода были проявлением скорее малодушия, чем благоразумия.

У кузнеца была дочь, двадцатичетырехлетняя девушка, статная, с красивым и грустным лицом. Симан заметил, что она подолгу глядит на него, и осведомился, почему взгляд у нее такой печальный. Мариана зарделась, улыбнулась невесело и отвечала:

— Ваша милость, недобрые у меня предчувствия. Не случилось бы с вами беды...

— Вы бы не говорили так, менина[30], не будь вам что-то обо мне известно.

— Кое-что известно... — проговорила она.

— Стремянный рассказывал?

— Нет, сеньор. Просто отец мой знает папеньку вашей милости, да и вас он знает. И недавно я слышала, отец говорил дяде моему, этому самому стремянному, что вам грозит беда, и ему про то лучше знать, чем кому другому...

— Из-за чего беда?

— Из-за любви к одной благородной барышне из Визеу, у ней двоюродный брат помещик из Кастро-Дайре.

Симан был поражен общеизвестностью своей тайны и уже собрался выведать подробности, когда в надстройку, где происходил разговор, вошел местре[31] кузнец Жоан да Круз. Заслышав шаги отца, девушка проворно выскользнула в другую дверь.

— Прошу прощения, — сказал местре Жоан.

С этими словами он запер изнутри обе двери и уселся на сундуке.

— Вы уж, сеньор фидалго, извините, — продолжал он, расправляя засученные рукава и с трудом застегивая манжеты на широких запястьях, дабы выказать знание светских приличий по части костюма, — извините, что заявляюсь к вам в рубахе; куртку вот не мог сыскать...

— Все превосходно, сеньор Жоан, — прервал его студент.

— Так вот, сеньор, ваш отец оказал мне одну милость, а была милость вот какая. Случилась как-то раз у дверей моей кузницы потасовка, а дело было в том, что мул одного погонщика лягнул кобылу, которую я подковывал, и так лихо лягнул, что сухожилие ей порвал, аккурат вот в этом месте.

Жоан да Круз показал на собственной ноге место, которое повредил кобыле мул, и продолжал:

— У меня молот был в руке, не сдержался я и огрел молотом мула по башке, он и шмякнулся наземь. Хозяин мула, он из Каркана был и большой задира, хвать мушкет, был у него мушкет среди вьюков, и, не сказав худого слова, прямо в меня и выпалил. «Ах ты, черная душа, — я говорю, — мало того, что твой мул мне эту кобылку покалечил, она двадцать монет хозяину стоила, мне теперь платить, ты еще палишь в меня за то, что я тебе мула оглоушил?!»

— А попал он в вас? — полюбопытствовал Симан.

— Попасть попал; но убить не убил, так и знайте, ваша милость; сюда вот, в левую руку, засадил две дробины. Ну, вхожу я в дом, ружьишко беру, над кроватью висело, в изголовье,