Налетели вихрем казаки на улусных людей, пожгли-разграбили улус, богато взяли пожитков и полонян, да и возвернулись почти невредимыми. И опять отличился Ефим Парфенов удалью и удачливостью. По возвращении взял себе лишь малую толику добра на дуване удалец, а остальное поделил меж другими. Удивлялись такому казаки, говорили, что неразумен Ефим, мол, не век воевать, а опосля как, на что жить думает?

Усмехаясь, отвечал он им, что успеет еще, а сейчас молод он и не время ему за собой обоз с добром таскать.

...А в начале весны, когда подходила к концу Разинская зимовка в Яицком городке, осадил крепость воевода Безобразов с войском стрелецким большого числа и с калмыками, пытаясь принудить атамана повиниться и сдаться. Но в ответ Разин повесил посыльных и учинил, выйдя из города, лихой бой, в котором бит был воевода и многих людей потерял, а сам бесславно бежал.

Еще не раз приезжали к Стеньке послы, привозили грамоты угрозные и грамоты с прощением, но хитрил атаман, ждал весны, копил силы, собираясь в персидский поход.

После того как Разин вместе со всем своим войском вышел в конце весны из Яицкого городка, вся его немалая ватага словно в воду канула. А в середине лета внезапно налетели казацкие струги с моря на владения персов меж Шемахой и Дербентом. И так грозно было и удачливо войско вольного атамана, что с плачем взывали правоверные к аллаху, моля избавить от страшной нежданной напасти.

Вместе с присоединившимся к нему отрядом пробившегося с Дона Сережки Кривого Стенька разорял деревни и брал ясырем и мужчин и женщин, меняя потом пленников на православный люд, томящийся в персидском полоне.

Велико же было удивление Ефима, когда в одном из освобожденных полонян узнал он Григория, бывшего нареченного своей сестры, которого уж давно даже мать родная поминала в заупокойной молитве. Поседел казак, покрыт был шрамами, тяжко ему приходилось в неволе: выглядел он в свои тридцать с небольшим как старик. Но Ефим надеялся, что не все еще для старого друга потеряно и погуляют они с ним славно под предводительством удалого атамана.

После того как Григорий пришел в себя, был отмыт, переодет и накормлен, сидя у костра за чаркой вина, поведал он Ефиму про свою судьбинушку.

...Изрубили его в тот памятный день басурманы знатно, но живуч был казак и, видя такую беспримерную храбрость и стойкость, персы не стали добивать Григория и за борт не бросили, а увезли с собой, подлечили и продали как сильного и крепкого раба шемаханскому купцу. Но строптивый невольник не устроил торговца, и казака снова продали ... Сменив пятого хозяина, Григорий поумнел: прикинувшись послушным, стал он с другими пленниками готовить побег. И все бы удалось, не окажись среди них предатель, и попал казак гребцом на галеру. Не чаял он там живу быть: адом казалась ему галера. Да видно не судьба ему была помереть – напали на их корабль пираты гишпанские, и снова был продан Григорий с невольничьего рынка... Помотало его изрядно, а в последний перед внезапным освобождением год попал он в эту деревню. Разинцы захватили сына хозяина Григория, и потому хозяин с радостью обменял невольника на своего наследника...

Помолчав немного и выпив чарку, Григорий задал другу вопрос:

– Ефимушка, а что сестра твоя, Дарьюшка?

Ефим отвел глаза.

– Да не молчи ты, сказывай! Неушто?.. – и Григорий вперился в лицо Ефима ждущими испуганными глазами.

Тяжело вздохнув, тот поведал, что жива Дарья, да не поминает более когда-то милого казака. Давно уж замужем за сотником и сыны возрастают.

Эта новость поразила Гришу, как гром среди ясного неба. Сначала он просто смотрел на огонь невидящими остановившимися глазами, а потом потребовал от друга обстоятельного рассказа. Тот сперва отнекивался, не желая своими речами бередить свежую душевную рану Григория, но в конце концов сдался и поведал все о страшных событиях, последовавших за тем неудачным походом, который надолго увел Гришу от родного Царицына.

Ефим увлекся, и речь его, когда дело касалось сотника и сестры, становилась гневной и яростной. Он давно был зол на них обоих, а теперь еще и Григорий жив, и поведать все другу ему пришлось самолично.

Все эти события еще больше сблизили земляков из Царицына, и во многих последующих битвах сражались они бок о бок. Тем более что Разинскому войску сопутствовала удача: росло оно, пополняясь освобожденными пленниками, и добыча каждого казака была весьма велика.

Предусмотрительный Разин обходил крупные города стороной, справедливо полагая, что еще нет в его рядах полной силы и справного вооружения, чтобы справиться с регулярными войсками большой численности. Но возле роскошного, как восточная красавица, Решта, который с виду казался совершенно беззащитным, атаман допустил первую серьезную промашку. Открыто, не таясь, шли казаки, и жестоко остановили их рештские пушки и шахово войско, скрытое до поры в садах.

Но не был бы Стенька собой, ежели не придумал бы скорейше хитрость: он поклонился правителю Будар-хану с просьбой принять под благодатную шахскую руку казаков, что бежали от московского притеснения. Соловьем разливался хитрый атаман, спасая своих казаков от напрасной гибели, просил позволенья отправить послов шаху. И всего, что хотел, сумел добиться Разин от Будар-хана, который имел в этом деле свой интерес.

На восходе следующего дня ускакал Стенькин есаул с двумя казаками, получив от атамана прилюдное напутствие: бить, де, челом шаху, да просить землицы у него для вечного поселения.

Да только Разинское посольство имело двойное дно: следом за есаулом тайно ехали Ефим и Григорий, которые имели атаманский тайный наказ держать глаза и уши открытыми, да на ус мотать, каковы укрепления у персидских городов, да сколько в них войска. Должны были казаки вызнать все, что можно, а потом доставить те сведения атаману.

Ефима Разин избрал за верность и удачливость, а Григорий был за толмача, потому как в полоне язык поневоле выучил и изъяснялся на фарси, как на родном.

...Долог путь до Исфагани, столицы персидского шаха Аббаса II, но под охраной персов легко добралась туда Разинская станица. Да и у Ефима с Григорием великих трудностей в дороге не приключилось: выручало их знание бывшим рабом языка и обычаев да умение пускать в ход саблю.

Поначалу Ефиму дивно все казалось: и речи странные, непонятные, и мраморные дворцы, утопающие в зелени садов, и кривые глухие улочки, на которые не выходило ни одного окна, и инакие одежды персиян, особенно закутанные до глаз женщины. Более всего поразили его верблюды: казак даже перекрестился с испугу! Потом пообвыкся, притерпелся, стал учиться у Григория языку, который давался Ефиму весьма легко. Вскоре он уже сам вполне мог объясниться с хозяином караван-сарая.

Денег у друзей было достаточно: атаман позаботился об этом заранее; и они беспрепятственно бродили по любому городу, а после того как удумал Ефим переодеться в персидское платье, и вовсе просто стало. Прожаренные до черноты солнцем, казаки вполне сходили за персов, в коих и так кровей было намешено со всего света: правоверные не считали грехом жениться на чужеземках. Да и от наложниц детей всегда признавали. Так что два лазутчика спокойно ходили, обрядившись купцами, везде, где им вздумается.