Ближе к городу уничтоженной техники стало попадаться больше. Бойцы Красной армии защищали населенный пункт яростно – но недолго. Стратегически Киев однозначно был важнее, и советские войска отошли к нему. А на поле боя остались несколько сгоревших немецких танков… и гораздо больше наших… И трупы в обмундировании цвета хаки – тут и там. Много трупов, очень много. И ни одного немецкого – своих фрицы уже успели подобрать.

А наших – добить… Штыками, чтобы не тратить патроны. Человеческое тело длинный немецкий штык способен прошить насквозь. Хочешь добить – ударь в сердце и проверни, чтобы человек ушел быстро, почти не почувствовав боли. Но нет, немцы били по-другому. В живот, несколько раз, проворачивая клинок в кишках, словно мешалку в тесте.

Я хорошо видел это по характеру ранений. После такого не выжить, но умирать придется долго. Бой был вчера, но некоторые тела еще не успели окоченеть. Потому что умерли недавно, может, два часа назад, может, меньше… Интересно – зачем убивать так? Откуда эта жестокость к противнику, которого застали врасплох? Как и чем смогли накачать такой ненавистью мозги простого немецкого рабочего, сунув ему в руки винтовку и послав воевать в чужую страну?

Но, как бы там ни было, теперь это уже не простой зарубежный трудяга, а тупая машина для убийства. Бороться с которой можно лишь одним способом…

Я крался по полю, короткими перебежками перемещаясь от одного сгоревшего танка к другому. За броней одной развороченной советской машины мне послышался стон. Прости, солдат, но сейчас я ничем не могу тебе помочь. Я очень надеюсь, что ты найдешь в себе силы выбраться из разбитого танка и добраться до своих. А у меня сейчас другая миссия. Нутром чувствую – важная.

Очень важная…

Сталкерская чуйка аж звенела во мне, когда я наконец добрался до полуразрушенного кирпичного здания и прижался к шершавой стене. Невдалеке слышалась немецкая речь, потрескивал костер, звенели ложки об котелки. Фрицы обедали. Это в плюс. Когда человек ест, он думает о своем брюхе, а не о войне, и это мне очень на руку.

Отдышавшись, я критически осмотрел свою одежду. М-да, видок еще тот. Немцы народ аккуратный, к своему внешнему виду весьма требовательный. А я после боя и путешествия среди грязных останков военной техники походил на офицера, который неделю был в жестоком запое, между приемами значительных доз шнапса отлеживаясь в придорожных канавах.

Ладно…

Я ужом вполз в разрушенный дом и притаился. Хорошее место с темными углами, очень удобными для того, чтобы спрятаться в глубокой тени – или же использовать те углы по иной надобности.

В общем, я не ошибся.

Не прошло и десяти минут, как я услышал похрустывание кирпичной крошки под подошвами сапог. Какому-то фрицу после обеда приспичило отлить, а может, и отложить что-то посущественнее. И для этих манипуляций дом, разбитый бомбой, подходил как нельзя кстати.

Это было хорошо.

Нужду люди привыкли справлять там, где чувствуют себя в безопасности. Ибо в процессе отправления той самой потребности они слушают свой организм, а не то, что творится вокруг, – потому и укромные места выбирают, чтоб от души отдаться процессу. В Легионе нас первым делом учили: гадишь – не зевай, смотри по сторонам да оружие под рукой держи.

Фрицев же, расслабленных ненапряжными европейскими аншлюсами да аннексиями, таким тонкостям явно не учили. Насвистывая «Хорста Весселя», солдат, судя по звуку, прислонил винтовку к стене, расстегнул штаны, послышалось журчание. Нормальный такой звуковой фон, чтобы тихонько, стараясь не хрустнуть осколком кирпича, попавшим под подошву, подкрасться и встать сзади.

Я дождался, пока журчание потихоньку сошло не нет – на фига мне мокрые штаны? – после чего похлопал немца по плечу.

– Der scheiß, – добродушно ругнулся немец, видать, решив, что это кто-то из своих решил подшутить.

И обернулся.

Этого я и ждал, уже заранее замахнувшись. И когда в полумраке обозначилось светлое пятно, ударил со всей силы.

Мощный нож канадского типа не подвел. Я ладонью почувствовал, как он легко прошел через глаз, с легким хрустом проломил слезную кость и вошел в мозг. Но поскольку от таких ранений сразу умирают только в кино, я, орудуя ножом как рукоятью, с силой повернул голову немца, прижал ее затылком к стене и свободной рукой одновременно зажал рот убиваемому.

Моя предосторожность не оказалась лишней. Фриц забился в агонии, одновременно из его легких вырвался нехилый предсмертный хрип, который вполне могли услышать снаружи. Но не услышали, пасть врагу я зажал крепко. Немец дернулся еще несколько раз – и умер.

Нож я выдергивать не стал – еще не хватало, чтоб содержимое головы убитого хлынуло на китель, который был мне нужен чистым. Поэтому я аккуратно опустил труп на пол и быстро его раздел, благо штаны расстегивать не надо было.

Надо сказать, с амуницией у немцев было все неплохо. Много ее было, той амуниции, которую в походе пехотинец таскал на себе, словно нехило груженный вол. Но в городе немцы чувствовали себя расслабленно, похоже, на несколько дней тут остановились, потому убитый мною фриц был налегке. Пилотка на голове, суконный китель, штаны, ремень с подсумками и ножнами от штык-ножа, сапоги. Ну и винтовка у стены с примкнутым штыком. Нормально, не придется с дополнительным снаряжением возиться, носимым на спине.

За время, проведенное в Чернобыльской Зоне, у меня выработался устойчивый навык раздевания трупов. Ну а как иначе? Чужой, а порой и своей кровищей камуфляж зальешь, в грязи извозишь, порвешь местами – где новый брать? У торговцев нулевая униформа астрономических денег стоит, потому проще переодеться бесплатно, сняв одежду с того, кому она уже без надобности.

Потому с переодеванием я справился быстро и почти бесшумно. Мертвого фрица и свой старый шмот накрыл дверью, сорванной с петель взрывом, чтоб не сразу труп нашли, нож канадского типа оставил там же, под дверью – теперь придется маскировки ради обходиться немецким штыком. После этого закинул винтовку на плечо и уверенным шагом вышел наружу.

Город ожидаемо кишел немцами. Некоторые расслаблялись, сидя в теньке, – ели, пили, курили, что-то рассказывая друг другу. Глянешь – вроде люди как люди, пока не вспомнишь наших мертвых солдат с распоротыми животами…

Но многие фрицы работали. В основном – погоняли местных. На одной улице пару грузовиков разгружали люди в гражданском, которых немцы, от души смеясь, подгоняли пинками и прикладами. На другой такие же гражданские разбирали завал – видать, оккупантам улица понадобилась для проезда туда-сюда. Причем работали все – мужчины, женщины, дети. Видимо, один из них то ли оплошность допустил, то ли сбежать решил от непосильной работы – в общем, его труп лежал сейчас на мостовой с простреленной головой. И неподалеку от него женщина – видимо, мать, в луже крови, так и не добежавшая до умирающего сына. Неподалеку от работающих стоял мотоцикл со скучающим в коляске пулеметчиком, от нечего делать переводящим ствол своего MG-34 с одного труженика на другого.