– Так точно, – вразброд отозвались бойцы.

– А если так точно, то сейчас двигаем в объезд этого городишки. Зайдем в него с другой стороны. Вопросы?

– Никак нет.

– Значит, по машинам.

* * *

Объездная дорога оказалась еще хуже, чем та, по которой мы ехали до этого. Так, не дорога, а раздавленная земля, по которой прошлись многочисленные гусеницы и колеса грузовиков. Водитель одного мотоцикла не справился с управлением и заехал в воронку от бомбы, на дне которой валялась изуродованная нижняя половина чьего-то трупа. Причем заехал конкретно, повредив коляску.

Я не стал экспериментировать с извлечением мотоцикла из ямы, просто приказал бойцам снять пулеметы с обоих мотоциклов и пересесть в «Ханомаги». По такому бездорожью лучше двигаться на гусеницах, а то недолго и шею себе свернуть.

Моя штабная машина выла движком, но пока тянула по раскисшей почве, не застревая, – и на том спасибо. Я б тоже пересел в «Ханомаг», но в случае чего солидный черный автомобиль однозначно добавлял нашей кавалькаде престижа, и нас не останавливали встречные немецкие подразделения и патрули полевой жандармерии, хорошо заметные издалека по крупным металлическим бляхам-горжетам, висящим на груди.

Я ехал – и удивлялся, как быстро возвращаются давным-давно забытые знания того периода, когда я плотно интересовался историей Второй мировой войны. Вот и про жандармерию вспомнилось, и про горжеты. Похоже, это как с иностранным языком, который когда-то изучал и позабыл за ненадобностью. Но стоит попасть за рубеж – и откуда что берется? Слова и предложения, казалось бы, давно стертые в памяти, всплывают сами собой, и ты уже более-менее бойко общаешься с аборигенами, удивляясь сам себе. Интересно, что еще полезного всплывет в моей голове в ближайшее время?

Мы уже почти обогнули городок по широкой дуге. Оставалось объехать небольшой лесочек, чудом не сгоревший при бомбежке, но тут Игнатов невольно притормозил.

Потому, что впереди стояла очередь.

Наши. Много, человек сто пятьдесят, а может, и больше.

Пленные.

Естественно, обезоруженные, без ремней и сапог, люди стояли – и ждали.

Своей очереди…

Фрицев, их охранявших, было человек сорок. Стояли с винтовками на изготовку, штыки примкнуты, ноги расставлены. В случае чего начнут колоть-стрелять без промедления.

А впереди работала еще одна немецкая команда, числом около взвода, плюс два пулеметчика. Следили за тем, как наши бойцы под прицелом винтовок и MG34 копают большой ров.

Они уже почти закончили, одни головы виднелись и земля, вылетающая из рва. Видимо, взводному офицеру этого показалось достаточно, и он махнул рукой.

Две очереди слились в одну…

Я видел, как голова одного из наших бойцов взорвалась кровавыми брызгами, словно арбуз, по которому ударили кувалдой. А больше ничего не видел, так как ярость красной пеленой застила взгляд…

Но я страшным усилием воли заставил себя успокоиться.

Немцев было слишком много. А нас – слишком мало. Конечно, неожиданность и два «Ханомага» были хорошим козырем, но на близком расстоянии достаточно одной гранаты, заброшенной в открытый сверху кузов, чтобы от половины моего отряда ничего не осталось.

А между тем расстрельная команда отделила от очереди десять пленных и выстроила их на краю рва. Немцы работал быстро и деловито, будто скотину на убой вели. Впрочем, их пропаганда нас так и позиционировала – скоты, мол, не люди. Что-то типа агрессивных обезьян, от которых надо просто зачистить землю, а менее агрессивных заставить работать на себя. Так что сейчас, с их точки зрения, ничего ужасного не происходило. Разоружили тех агрессивных и зачищаем в ноль. Как тараканов давим или клопов, к которым не может быть ни жалости, ни сострадания…

Увидев нашу небольшую колонну, офицер расстрельной команды даже рукой махнул в знак приветствия – который его подчиненные расценили как руководство к действию.

И вновь две очереди распороли воздух, и десять мертвых тел, изуродованных пулями, попадали в ров…

Стратегически правильно было просто проехать мимо. И, думаю, ветераны этой войны году в сорок четвертом, попав в аналогичную ситуацию, так бы и сделали. Задание важнее эмоций, из-за которых ни боевую задачу не выполнишь, ни людей не спасешь, да еще вдобавок и сам погибнешь.

Но со мной были не ветераны, а бойцы с опытом войны в один день и одну ночь, которого очень мало для объективной оценки подобной ситуации. Поэтому, когда с «Ханомагов» начали практически одновременно молотить четыре пулемета, я открыл дверцу и на ходу выпрыгнул из машины – благо скорость была невысокой.

И вовремя.

Фашисты, что охраняли пленных, все-таки успели повоевать в Европе и имели кое-какой опыт боевых действий. И хотя неожиданная атака выкосила практически всю расстрельную команду и треть пехотинцев, охранявших пленных, остальные сориентировались в обстановке – и случилось то, чего я боялся.

В «Ханомаги» навесом полетели гранаты с длинными рукоятками…

Из бронетранспортеров успели выпрыгнуть лишь несколько человек. А потом один за другим раздалось несколько сильных хлопков… И следом – мощный взрыв.

Один их «Ханомагов» просто разворотило. Он, как распустившийся стальной цветок, раскрылся рваными листами брони. Ну да, в него мы сгрузили несколько ящиков с гранатами, которые сейчас и сдетонировали. Над вторым бронетранспортером просто взметнулось пламя, из которого вывалился боец, горящий словно факел. По ходу, запасные канистры с бензином полыхнули…

А потом грохнуло так, что аж сами фрицы присели. Одна из гранат прилетела в наш грузовик, набитый продовольствием, оружием и боеприпасами – и, упав на тент, рванула.

И следом за ней – все, что было под тентом.

На подобное я всегда реагирую раньше, чем до мозга дойдет, что случилось. Я упал на живот, выдернул из кобуры «вальтер», и прострелил головы двум ближайшим фрицам. Ничего так немецкая машинка, довольно точно работает даже без пристрелки. Жаль, патронов в ней осталось только шесть штук, да еще один магазин в накладном кармане на кобуре, – и на этом моя огневая мощь заканчивается.

Я бросил быстрый взгляд вбок.

Хреново…

Раскинув руки, опрокинулся на спину один из моих бойцов – какой-то меткий фриц вогнал ему пулю точно в низ каски, которая на таком расстоянии при прямом попадании из винтовки шьется словно бумажная. А я и выстрелить не могу, потому как не вижу врага за спинами пленных, что после взрыва присели на корточки, обхватив головы руками. Блин, пацаны совсем, лет по двадцать. Чего удивляться? Позавчера было мирное небо над головой, а сейчас – ад на земле. К тому же враги во врагов стреляют, поди пойми, что происходит… Героизм – он постоянным не бывает. Для него вспышка нужна, искра, которая, как в танке, запустит двигатель – и тогда машина попрет вперед, давя все на своем пути. А без этой искры любой танк – это просто бесполезная груда железа.