«Во власах ее месяц сияет, пространство вокруг озаряет».

Серебристый свет, заструившийся из моей заколки, мягко лег нам с Шоном на плечи, выделяя из толпы, привлекая взоры восторженной публики.

Нежные звуки скрипки, шум плескавшихся волн, таинственный полумрак, в котором одни эфемерные образы сменялись другими, – все это создавало поистине романтическую атмосферу. И мне бы поддаться очарованию момента и раствориться в приятных ощущениях, но имелось одно но: иллюзию надо было удержать. А господин Феррен, казалось, поставил себе задачу во что бы то ни стало ее развеять.

Очередной поворот… Резкий выпад – и его хриплое:

Одетая в морскую гладь,

Полубогиня на берег ступила.

Волна неспешно отступила,

Являя белую девичью грудь.

С ужасом ощутила, как материализованный наряд начал медленно стекать вниз, грозя обнажить мои прелести на глазах у широкой общественности. Шон перехватил контроль над моей фантазией – а разве так можно?! Положение надо было срочно спасать, и я, неотрывно глядя на своего потерявшего всякий стыд кавалера, тихо сказала:

Водные плети, словно капкан,

Обхватили тонкий девичий стан.

Широкие бедра русалки земной

Ласкает, лобзает вечерний прибой…

Сапфировая волна тут же окутала мое тело чуть ли не до самого подбородка. На всякий случай. Во избежание рецидива. Надо сказать, весьма своевременно, потому что в следующий миг господин Феррен вернул меня в вертикальное положение и с будоражащей хрипотцой в голосе прошептал на ухо:

– Вы очаровательны, Карина. – Моя иллюзия снова побледнела, а Шон, добившись своего, самодовольно улыбнулся.

Это был танец-вызов, танец-борьба. А господину Феррену нравилось меня смущать, наблюдать, как я теряю контроль от его хриплого голоса, демонически притягательного взгляда и нежных прикосновений сильных горячих рук… И зачем только с ним связалась? Он был океаном, а я всего лишь морем. Но проиграть в этой схватке я позволить себе не могла.

Он служит ей преданно и беззаветно,

Как рыцарь младой, что влюблен безответно.

Она улыбается – он плещет игриво,

Грустит – он сметает лачуги бурливо,

Кипит, пеной хлещет, бьет в скалы в порыве.

Народ покоряется его страшной силе…

Подол моего платья тотчас взметнулся и бурлящей сапфировой волной, в зеркальной глади которой отражались звезды, грозно обрушился на материализованные прибрежные скалы. Зрители дружно охнули, послышались робкие аплодисменты, а мой кавалер, сделав очередной оборот, заглянул мне прямо в глаза и прошептал:

Девица, что любит, признаться боится,

Ей движет не стыд, а боязнь оступиться,

Но пенный прибой был настойчив и смел

И ласки ответной добился. Как и хотел.

Чуть не потеряла дар речи от подобной наглости, а морская стихия, словно ластящийся зверь, мигом вернулась к моим ногам.

– Нет, там было не так, – игриво пропела, обходя кавалера по кругу, и, вложив остаток ресурса в слова, закончила историю:

Но стоит девице его поманить

Или о чем-то заветном любя попросить,

Он тут же несется исполнить желанье,

Выносит жемчужины на брег, как свое покаянье,

Лодчонки людские и тех, кто не хочет тонуть,

Чтоб дать им на дивный мир снова взглянуть.

Пенная гулливая волна опять всколыхнулась и вынесла на песчаный берег испуганного рыбака, что крепко держался руками за края своей прохудившейся лодки, полной доверху жемчугом.

Музыка стихла, тьма развеялась, унося с собой наши ожившие фантазии, и мы с Шоном замерли друг против друга. Он сделал легкий полупоклон, а я, улыбнувшись, изобразила некое подобие реверанса. И под оглушительные овации мой кавалер неспешно повел меня обратно к приятелям.

– Я покорен, – хрипло прошептал Шон, поцеловал мне кончики пальцев, а затем удалился.

Когда он растворился в толпе, я повернулась к ребятам и первое, что они услышали от меня, было:

– Мари, твой карлет далеко?

Подруга испуганно вытаращила глаза, мгновенно распознав сакральный смысл этой фразы. Но быстро собралась и тихо сказала:

– Идем.

– Лучше бежим, – внесла важное уточнение я. – Ребята, до понедельника! – бросила напоследок приятелям, и мы с Мари, стараясь выглядеть невозмутимыми, направились к выходу из бального зала.

А когда оказались в фойе, припустили к лестнице на таких скоростях, будто за нами черти гнались. Бежать на высоких каблуках было неудобно, и я скинула туфли, чтобы ускориться. Сердце колотилось нещадно, щеки горели, и я буквально пятой точкой ощущала, что счет идет на минуты.

– Направо! – сориентировала меня Мари, когда мы оказались на крыше. – Вон там мой карлет!

Вид черной крылатой машины придал энтузиазма и я, словно паровоз, в топку которого подбросили уголь, на всех парах рванула вперед. Чуть не прыжком заскочила в салон – и моя иллюзия тотчас развеялась. Следом туда влетела Мари. Мы с ней переглянулись и расхохотались.

Это был смех-неверие, смех-облегчение, смех-радость. От накала эмоций у меня даже слезы выступили. Мы хохотали, крепко держались за руки, и я была бесконечно благодарна Провидению за то, что оно мне позволило не только покинуть зал Амфитеатра на пике триумфа, но и послало человека, с которым я смогла разделить этот момент. Ведь то, что Мари с самого начала знала всю изнанку происходящего, делало ее сопричастной моей маленькой шалости и странным образом нас роднило.

– Кара, умоляю, прикройся пледом, – сказала она, отсмеявшись. – Он лежит у тебя как раз под сиденьем.

– О, здорово, спасибо. А я как раз мысленно прикидывала, как бы незаметно проскользнуть мимо своего консьержа к лифту, – весело отозвалась, пытаясь нащупать рукой шерстяной плед. – А ты всегда возишь его с собой?

– Да, держу его на всякий случай. Мало ли, захочу за город выбраться на звезды посмотреть или еще что, – отмахнулась Мари и переключилась на другое. – Кара, поверить не могу, что ты согласилась на танец с Шоном Ферреном! Этот мерзавец сделал все для того, чтобы оставить тебя без платья. Он еще хуже, чем о нем говорят! Чудо, что ты успела удрать раньше, чем этот бессовестный ловелас добился желаемого. Зато теперь топ и их приближенные точно в курсе твоей безумной выходки.

– Думаешь, они догадались? – поинтересовалась я, закутываясь в плед.

– О, еще бы! Видела бы ты, как вытянулись их лица, когда твоя иллюзия побледнела! Небось испугались, что кого-то из них скоро могут подвинуть.

– Перестань, Мари, это нелепо. Мы же писатели, а не сборище интриганов. Одно дело делаем. И это так прекрасно, – мечтательно протянула я, но подруга была со мной не согласна.

– Делать-то делаем, но мотивы у всех разные… Ладно, Кара, так и быть, подброшу тебя домой.

– А ты разве не хочешь остаться? – удивилась я. – Бал же в самом разгаре!

– Самое интересное я уже видела, а об остальном можно будет узнать и в Пантеоне. Да и настроения особого у меня нет. Все спрашивают про Тома…

– Понятно. Тогда при случае с меня ответная услуга.

– Сначала карлетом обзаведись, – усмехнулась она и, покачав головой, уверенным командным тоном обратилась куда-то в пустоту: – Включить режим автопилота!

На переднем сиденье тотчас возникла голограмма водителя. Мари назвала мой адрес, и машина, расправив механические крылья, поднялась в воздух, унося нас с собой в небеса. А десять минут спустя приземлилась на парковке возле моего жилого комплекса.

– Спасибо, Мари, ты чудо! – крикнула подруге, прощаясь, и, завернувшись получше в клетчатую экипировку, направилась к себе.

В холле первого этажа своего дома я появилась укутанная в тонкий шерстяной плед, но с гордо поднятой головой. Господин Николас, ставший свидетелем этой сцены, на миг утратил дар речи. И не мудрено – он-то видел меня всего пару часов назад совершенно в другом облачении.

Но, надо отдать должное его выучке, быстро собрался с мыслями.

– Добрый вечер, госпожа Грант, – произнес он с профессиональной доброжелательностью в голосе. – Как прошло мероприятие?

– Замечательно, господин Николас. Замечательно, – невозмутимо ответила