Как известно, настоящие готы больше всего на свете любят бухать и трахаться, и, если первое никогда не представляло для нее проблемы, то со вторым пока что получался полный прокол, то есть, его буквальное отсутствие. Это в пятнадцать-то лет! Джульетта в ее годы уже дрючилась со своим Ромео, как кошка, ночь напролет. Вот уж готичная девка, настоящая жесть! И трахалась, и в депрессии зависала, и в склепе столько ночей провела, а в конце еще и зарезалась! Настоящим кинжалом! Обалдеть. Лакримозе до нее далеко, это точно. Не везет, просто не везет. Дарк Маг, хотя и классный системный пипл, но по траху еще полный козел, особенно, в сравнении с Ромео.

В общем, после того, как Дарк Маг, так ничего и не сделав, сбежал к общему костру, Лакримоза со злости напилась действительно не по-детски, а потом еще спьяну начала прикалываться над Асмодеем и его ночевкой. Мол, подумаешь — переночевал; мол, хрень это полная, а не ночевка, ничего страшного, смех да и только. И тогда змей Асмодей сперва поутих, дал ей наговориться вволю, влезть в западню обеими ногами, а потом ужалил: «Вот и договорились, Кризочка, в эту ночь ты спишь тут одна-одинешенька. Вон в этом склепике. То-то повеселишься… А мы назавтра на тебя посмотреть придем, тогда уже вместе посмеемся. Годится?»

Тут еще не поздно было откатить, и Лакримоза уже открыла рот, чтобы позорно отшутиться, но в это время снова попался ей на глаза трусливый козел Дарк Маг, и язык сам произнес гордое, беззаботное и безрассудное: «Годится! Только никакая я тебе не Кризочка. Меня зовут Лакримоза. Въезжаете, козлы?» Вообще-то с рождения ее звали Наташкой, но только до тех пор, пока Дарк Маг, про которого тогда еще не было известно, что никакой он не Дарк Маг, а просто трусливый козел, не привел ее на первую вписку, где она стала настоящим готом, почти, как Джульетта. Почти… за исключением траха.

С того знаменательного момента она отзывалась только на имя Лакримоза, пребывала в постоянной готичной депрессии, бухала, кололась, курила анашу, дважды в неделю кончала самоубийством, белила фэйс, красила волосы и глаза черным, а губы — коричневым и носила черную кожаную косуху, черные и ужасно душные кожаные штаны и очень высокие — почти до колена — шнурованные ботинки, в которых приходилось спать, потому что процесс шнуровки был настолько сложен и длителен, что не оставлял времени не то что на жизнь, но даже и на приготовление уроков.

Весь этот непростой антураж обязывал, а потому, ответив Асмодею «годится», Лакримоза по ходу оказывалась в безвыходном положении. Слово «годится» относилось теперь к ней лично: годится она быть готом и системной герлой или наоборот — не представляет из себя ничего, то есть является нулем, отстоем, попсой гламурной, скучной кухонной тряпкой. Скозлить сейчас означало навеки поломать свой фэйс в глазах всей тусовки. Невзирая на хмель, она ясно читала это в устремленных на нее насмешливых взглядах. Один лишь Дарк Маг сидел потупившись и время от времени поглядывал на Лакримозу с совершенно убитым выражением, а потом подобрался поближе и тихонько предложил остаться вместе с ней, потому что вдвоем не так страшно.

Ясен пень, Лакримоза презрительно фыркнула и сказала, что прекрасно обойдется без сопливых козлов, но испытала благодарность за поддержку и с трудом удержалась от того, чтобы не погладить Дарк Мага по худой щеке, густо разрисованной черным фломастером. Она даже подумала, что, наверное, не стоит так на него сердиться, в конце концов, он всегда был верным другом и конкретным пиплом, а что до траха, то ведь известно, что парни начинают позднее; вон, и Ромео, если разобраться, был намного старше Джульетты, а Дарк Маг, наоборот, младше Лакримозы на целый месяц, а потому зря она погнала трейлер на человека, с которым дружит сколько себя помнит, еще с тех времен, когда его звали просто Славкой.

А потом она посмотрела на часы: было немногим позднее двух, и Лакримоза понадеялась, что тусовка просидит хотя бы до трех, если не до четырех, и тогда ей останется совсем немного дотянуть до утра. Но, как назло, в полтретьего приперлись сатанисты с очередной кошкой и стали качать права: что готы, мол, опять заняли не свое место и пусть уматываются нах, освобождают жертвенник. Асмодей немного поспорил, но чисто для понта, потому что три шеста и в самом деле место сатанинское, отчего и зовется так: «три шеста», то есть три шестерки, 666, знак ихнего сатанобога.

В общем, пришлось затаптывать костер, а козлы сатанисты стояли в сторонке и ждали с паршивыми ухмылками на своих садистских фейсах, и бедная кошка металась в мешке, уже предчувствуя беду, но еще не представляя, насколько эта беда велика и ужасна. Лакримоза любила драться; вот и теперь она с удовольствием подралась бы с гадами за кошку. Кулаки у нее чесались не по-детски, а ноги так и просто горели от нестерпимого желания засадить тяжелым ботинком по мерзким козлиным яйцам, но решала тут не она, а тусовка, точнее, Асмодей, а Асмодей говорит, что сатанисты, хотя и козлы, но козлы социально близкие, союзники в войне против общего врага, бритоголовых фашиков, которые тоже реально убивают, но не кошек, а конкретных пиплов.

Короче, пиплы затоптали костер и начали неторопливо выдвигаться на выход, и Лакримоза тоже сделала вид, что выдвигается вместе со всеми, но на полпути подошла к Асмодею и небрежно так спросила, до скольких ей здесь тусоваться, чтобы креатив оказался реально засчитан. Честно говоря, она очень надеялась на то, что Асмодей отменит испытание, скажет что-нибудь типа: «Кончай козлить, Криза, пора по флэтам, вены резать…» но вместо этого Асмодей ухмыльнулся и сказал, чтоб она не задавала шкурных вопросов, а шлепала бы прямиком в склеп и ложилась спать. А она проглотила застрявший в горле комок и сказала:

— Ноу проблем. А что потом?

А он спросил:

— Когда «потом»?

— Когда проснусь.

А он заржал и ответил:

— А ты не проснешься… — и пошел дальше, не оглядываясь.

И тут у Лакримозы впервые реально екнуло в груди, но она справилась и произнесла твердым голосом, как и полагается настоящей системной герле:

— А мне пох!

И повернулась, и пошла к склепу, но не прямо, а в обход, чтобы не заметили сатанисты. А тусовка ломанулась в противоположном направлении, к выходу — все, кроме верного Дарк Мага, который догнал ее и снова стал предлагать свою компанию, и Лакримоза была конкретно благодарна ему за это, но в голове у нее безумствовала полнейшая сумятица, и хмель, и злость на козла Асмодея, и по всему по этому вместо того, чтобы поблагодарить и согласиться, или поблагодарить и не согласиться, или хотя бы просто поцеловать такого милого, милого, милого Дарк Мага на прощанье — ведь она могла и не вернуться из этого склепа, так что этот разговор имел все шансы стать вообще последним… так вот, вместо всего этого Лакримоза выбрала самую идиотскую, самую несправедливую и непростительную возможность, а именно: остановилась, топнула ногой и презрительно выпалила, что с импотентом не ляжет даже в гробу.

Она еще не договорила, она еще была только на середине этой невероятной фразы, она еще не выблевала ее всю, но уже осознала, уже ужаснулась той непоправимой гадости, которая выползала у нее изо рта, как черная гадюка из ямы, да, да, как черная гадюка, но не готичная стильная вестница смерти, какую должен приветствовать любой реальный гот, а мерзкая, вонючая, стыдная мразь, подобающая разве что бритоголовой урле. Лакримоза даже попробовала удержать ее за хвост, скомкать последние звуки, втащить обратно, но оказалось поздно — Дарк Маг услышал. Он покачнулся, как от удара, и пискнул скривившимся ртом что-то тоненькое, как пищат рыбы, когда из них вытягивают глубоко заглотанный крючок с намотанными на него внутренностями.