метров, зачадил, уткнулся пушкой в землю. Только тогда Батенко подвел итог:

— Шесть!.. Дело!..

Голова его легла на ружье…

На этот раз Батенко заставила очнуться режущая боль в ноге. Ему показалось, что кто-то с силой рвет ему тело, выворачивает суставы. Открыл глаза и не мог понять, наяву ли все это происходит с ним: над ним склонился Ковширин.

— Ложись, убьет! — застонал Батенко.

— Очнулся? Я так и знал. Ногу тебе перетянул ремнем, Васыль, — сказал Ковширин. Сказал будто весело, а у самого в глазах стояли слезы. — Наши идут. Еще полчаса, меньше…

— Ружье!

— Дай лучше я!

Ковширин взялся было за ружье.

— Не дам! Пулемет бери, слышишь?

Ковширин послушно перекатился к валявшемуся на боку пулемету.

— Бей по автоматчикам, а я этого возьму! — успел передать другу Батенко.

Шум стальной махины, уже давившей лед на речке всего в сотне метров от высотки, трескотня автоматов покрыли все звуки. Батенко выстрелил и не попал. Выстрелил второй раз. Танк двигался. Рядом заливался дробным грохотом пулемет в руках Ковширина.

— Васыль!.. — услышал голос друга Батенко. Ковширин, без шапки, с растрепавшимися черными волосами, прильнул к прицелу пулемета, стрелял короткими очередями. В паузах что-то кричал.

— За Десну!.. Указ!.. герой!.. — уловил Батенко отдельные слова, но смысла их так и не понял.

Замолчал пулемет. Досылая последний патрон, Батенко скосил глаза. Пулемет далеко отбросило в сторону, Ковширина не видно.

Поторопился Батенко, когда выстрелил в последний раз. Промахнулся, хотя танк был у подножья высотки. Тогда и оперся на здоровую ногу, взял связку гранат.

Дрожала земля под надвигающимися гусеницами. Батенко слышал только зловещий их лязг, видел лишь черную свастику на броне.

«Пора!» — решил он, привстал и отчаянным усилием швырнул связку под днище. Сам тут же повалился навзничь.

Тускнеющим взором смотрел в хмарь низких облаков. Еще почувствовал, как все больше покрывает режущей пеленой глаза. Смахнуть рукой пелену он был не в силах.

Уже не видел и не слышал гвардии рядовой грозного марша подоспевших к месту боя краснозвездных танков, мощного «ура» мотопехоты, перекатами пронесшегося над широкой бескрайней степью…

* * *

Говорят, не погиб солдат и в этом трудном бою, когда один уничтожил семь вражеских танков. Односельчане, вернувшиеся с фронта, рассказывали, что еще не раз читали в газетах о славных делах рядового и на Висле, и в Пруссии, и у Одера. А один из них передавал, что видел надпись на центральной колонне рейхстага, неведомо как нацарапанную на самом верху, намного выше человеческого роста:

«ТУТ БЫЛ ВАСИЛИЙ БАТЕНКО,

ГВАРДИИ РЯДОВОЙ!»

Должен был гвардии рядовой дойти до Берлина. А раз должен, то определенно побывал там. А может, это был другой Батенко?..

В РАЗВЕДКЕ

Рассказ

Экипаж ночного бомбардировщика в эту ночь дважды вылетал на боевое задание. Полеты прошли успешно. Цель — железнодорожная станция — противовоздушного прикрытия не имела, потерь в полку не оказалось.

Настроение у всех было приподнятое: нечасто доставались такие «легкие» цели.

Экипаж последним приземлился на аэродром. Серое, хотя и все светлевшее марево рассвета делало предметы вокруг расплывчатыми, бесформенными. Позади в мареве исчезал бомбардировщик. Техники спешно маскировали его сосенками. А впереди — столовая, друзья, с которыми, как обычно, пришлось расстаться на ночь, а теперь, после успешных полетов, доведется встретиться вновь.

У летного состава интересно получается: каждое утро они будто заново встречают друзей, да так, словно не видели их много-много времени. А с вечера, когда полк стоял в строю и получал задание, и прошло-то каких-нибудь шесть-семь часов.

По пути в столовую Жорка Гриневич, летчик, весело заявил:

— Наземные Неман перешагнули, Пруссия под нами, — по всему, конец фрицам приходит!

Собственно, он высказал совсем не новую мысль. Давно уже каждый солдат чувствовал близость победы. А веру в нее он не терял и в тяжелые месяцы лета сорок первого года, и в боях у Волги тоже в нелегком сорок втором.

Штурман Михаил Агеев думал о своем:

— Слушай, Жорк, серия накрыла эшелоны на станции красиво. А ни взрывов, ни пожаров. Обидно!

— Чего тут обидного? Бомбы-тo фугасные! В вагонах могло и не быть никакой взрывчатки. Средний эшелон едва ли уцелел. Сам видел разрывы. И то дело!..

В старом польском замке, где размещалась эскадрилья, лежа на постели, летчик, уже сонный, повторил:

— Нет, славно сегодня поработали… Конец фрицам, ясно!..

Однако поспать экипажу не удалось. Кажется, только-только заснули, как летчика и штурмана растолкал посыльный. Агеев первым открыл глаза и тут же зажмурился: яркие, льющиеся через окно лучи солнца ослепили. Громким шепотом посыльный заявил:

— По тревоге! Требуют в штаб!

Тревога есть тревога. Смущало, почему подняли лишь один экипаж. Да еще утром! А у них ночной тихоходный бомбардировщик.

В штабе никто не спал, все были на местах. Это настораживало. Командир — высокий, пожилой, седоватый подполковник — задачу поставил предельно коротко:

— Разведать переправы через Неман и состояние дорог на Августув. Вылет — по готовности.

Штурман тихонько толкнул летчика:

— Жорк, а ведь по карте это наша территория! Чего же ее разведывать?

Гриневич опять повернулся к командиру:

— Товарищ подполковник, а линия фронта изменилась?

Командир посуровел:

— У нас нет сведений. Линию фронта по данным на вечер вы знаете.

Михаил по пути на аэродром посомневался:

— Что-то не то. Ясно, изменилась. Как думаешь?

А летчик уже забыл о своих сомнениях. Он щурил глаза, улыбался.

— Да ты посмотри, какая красота! Чего хмуришься?

Утро ясное, солнечное. На небе — ни облачка. На зеленом ковре аэродрома поблескивали мириады зернинок росы. Казалось, в каждой из них отразилось по лучику солнца. В росе были и листья обрамлявших опушку леса кустов. И деревья словно с картины — кроны свежие, неправдоподобно зеленые.

В лесу щебетали птицы. Никаких других звуков. Ни взрыва, ни выстрела, ни гула самолетов или машин. Словно и войны-то нет. В самом деле на аэродроме было красиво.

— От Гродно до Августува территория уже наша. Если командир говорит… Да в такую погодку полетать — чудо! Пойдем на малой высоте.

Гриневич явно был доволен предстоящим полетом. Он обещал быть, по его мнению, отличным, тем более, что задание-то самое простое.

Агеев промолчал. Штурман не разделял мнения своего друга. И, как оказалось, был прав.

Вот и взлет. На высоте до ста метров бомбардировщик вышел к Гродно. Поблескивал под лучами солнца Неман. Теперь предстояло лететь на север по реке, искать переправы.

Первую переправу увидели издалека.

Штурман удивленно присвистнул:

— Жорка, посмотри, почему на восточном берегу полным-полно артиллерии!

— Вижу. Колесо к колесу почти. Что им тут делать?

Этого экипаж не знал, не