Учитель.

Но какой ценой? И знала ли она, какую цену ей придется заплатить за этот поцелуй?

Ученик.

Тетрарх непредсказуем.

Учитель.

Человек, которым движет жажда владеть, в которого впились острые копья ревности и страха, – очень непредсказуем.

Аида.

Он много обещал, но мало что исполнил. Пусть взвешивает каждое слово впредь.

Учитель.

Вам важно было, чтобы он исполнил данные вам обещания.

Любовница.

Не хочу ничего говорить, мало времени. Хочу жить здесь и сейчас.

Аида.

Он отвратителен! Он – ужасный любовник, у меня были любовники, которые обращались со мной, как с самым нежным из созданий, как с самых хрупким из всего, что можно разбить.

Он – ужасный любовник! Со мной обращались бережно.

Учитель.

Кричите громче. Вы тихо кричите, так никто не услышит.

Ученик.

Я вернусь спустя одну сигарету.

* * *

Я курил в номере свои сигареты с ментолом, время от времени она из моих рук делала глубокую затяжку, медленно выпуская в мою сторону дым.

Я начал испытывать глубокое отвращение к себе. Тайное отвращение, оно не лежало на поверхности, я долго скрывал его от самого себя, думая о чем угодно, только не об этом. У меня не было мыслей: «Ты поступаешь гадко, ты делаешь неправильные вещи». Разве люди, протаптывающие собственные дороги ногами, а не языком, могут оценивать мир так однобоко? Могут ли они позволить себе давать оценку? Есть действие и есть последствия действия. А «правильно» и «неправильно» – это что-то субъективное, личное дело каждого в зависимости от его воспитания, религиозных взглядов, убеждений, пройденных и еще не пройденных дорог, совершенных ошибок. Звучит как оправдание, но даже тот, кто писал Ветхий Завет, не давал оценок, описывал лишь действия и их результаты. В той же «Саломее» автор не дает оценки созданному, но он разжигает конфликт, и в этом конфликте мы находим сердце, чтобы отыскать в нем символ.

Мое отвращение к себе еще не созрело в конфликт, из конфликта не разгорелся бунт. Я не знал, откуда взялось это отвращение – родилось во мне само или кто-то посеял его.

Отказавшись от всех навязанных мне ориентиров, отказавшись от всего, что не позволяло мне услышать собственный голос, я начал создавать новые ориентиры, искать поддержку в тех личностях, которые имели авторитет для меня. Женщина-Муза, великая женщина в маленьком мире, при разговоре с ней складывалось впечатление, что она впитала в себя знания всех веков. Уайльд разговаривал с веками, а я разговаривал с ним, когда не находилось в моем окружении человека, который бы выслушал меня и ответил на мой вопрос; по большей части я внимательно слушал его, мне хотелось слушать человека, который, отбывая наказание в Редингской тюрьме, написал своему верному другу Робби: «Я в ужасе и за себя – ведь я выйду на волю без единой книги».

Первым сигналом, предшествующим моему отвращению к самому себе, было избегание секса с женщиной. Мне нравилось ухаживать за женщиной, мне нравилось простое общение переводить в первый робкий поцелуй с дрожащими руками, ногами, телом. В этом был азарт, в этом была игра, естественная между мужчиной и женщиной, которые испытывали тягу друг к другу. В этом была своя прелесть – словно сорвать с дерева красивое, спелое яблоко. У кого-то не хватало смелости, наглости, уверенности в себе, чтобы его сорвать и испробовать, какое оно на вкус, мне же это нравилось. Женщина ждала этого шага, а я с великим удовольствием делал его и в этом действии реализовывал себя как мужчину. Но познавать тело женщины, владеть ее телом, ее прелестями, владеть ее красотой и тем, чем она позволяла владеть в своей жизни немногим, – это уже было другое. Вот в этом я себя останавливал.

Убеждение: «Владеть телом женщины позволено тому, кто полюбит ее. Кто захочет владеть ее телом изо дня в день, кто захочет наполнять себя снова и снова ее родниками жизни, страсти, любви, пока все не закончится» засело во мне настолько глубоко, что пришлось все-таки его однажды достать на поверхность, чтобы рассмотреть и понять.

Я имел совершенно другие представления о жизни, о любви, о себе самом. Изменив представления о себе, я изменил представления и о жизни, и о любви в одночасье. Это было для меня сначала ударом, болью, затем самоубийством и перерождением.

Совершить душевное самоубийство – трудно, я не поверю тому, кто скажет, что это легко. Душа не умирает, тело не умирает от этого. Умирать начинают старые убеждения, они умирают медленно. Это подобно смерти от голода, а не выстрелу в сердце.

Я осознал, что одни и те же вещи люди переживают по-разному.

Я осознал, что зачастую то, что имеет большую ценность, не найдешь на поверхности. На поверхности лежит всякий использованный, ненужный хлам, из домов выбрасывают мусор, а все драгоценности хранятся в надежном месте, скрытом от чужих глаз. Пустые бутылки из-под хорошего вина выносят из дома, а само вино выпивают сами. Иногда среди прочего барахла можно найти, например, хорошую книгу, пластинку с детскими сказками, на которых выросло поколение, какой-то предмет, представляющий собой ценность для определенного человека или людей.

У каждого разные представления о ценности. Бездомный бедолага, живущий под канализационными люками, будет рад и куску недоеденного хлеба, когда голод, подобно хищному зверю, острыми зубами вопьется в его тело. Он будет рад и выброшенным старым кроссовкам, большего или меньшего размера, лучше большего, лишь бы не ходить босиком.

Как пример, я не нашел на поверхности «Тартюфа» Мольера. Упоминание о нем я нашел в письме, адресованном Альфреду Дугласу Уайльдом, само же письмо было исповедью «Из глубин».

«Тюремную исповедь» я прочел тогда, когда подумал, что самое известное произведение Уайльда не может быть началом и концом всей глубины и прелести, которую смог донести автор своей работой. Я начал искать менее известные его творения. Признаться, до этого я никогда не слышал о произведении «Из глубин», я не встречал его в книжных, мне никто никогда не рекомендовал прочесть эту книгу. Благодаря исповеди Уайльда я познакомился с Мольером, с мифами Древней Греции, с «Саломеей».

Алмазы образуются на глубине в двести километров и остаются на таких глубинах миллиарды лет, пока их не вынесет на поверхность кимберлитовой магмой во время вулканических взрывов. Алмаз считается самым твердым веществом в природе.