Приблизившись к жениху и невесте, святой отец произнёс ритуальное благословение и наполнил горящими углями из костра две большие глиняные чаши. Одну он подал Имин, другую — Навиду, а затем заговорил о том, как древние создали из земли, воды и ветра первых смертных и вдохнули в них огненную искру жизни. Напомнил, что принцесса Хава и герой Аталла стали первыми, кто принёс брачные клятвы и объединил свой огонь, чтобы тот горел ярче. И много столетий спустя мы повторяем те же самые торжественные слова.

Он говорил, а мы подходили ближе, женщины — к Имин, а мужчины — к Навиду, и опускали в глиняные чаши символические дары, благословляя новый союз. У себя дома в Пыль-Тропе я обычно бросала в священный огонь пустой патрон или прядь своих волос — ничего другого у меня не было. Теперь, впервые в жизни, что-то появилось, и сегодня, готовясь к празднику, я задумалась, что бы такое подарить. На секунду мои пальцы задержались на алой куфии, которую достал для меня Жинь в Садзи, посёлке горняков, где страшный взрыв разрушил железные копи. Прикрыв веки, чтобы Шазад могла наложить тени, я представила, как яркая ткань вспыхивает, брошенная на горящие угли, и мгновенно обращается в пепел…

«Нет, нельзя, я не настолько сильно сержусь на Жиня!»

Алая куфия осталась на мне, повязанная вокруг синего халата вместо пояса. Как всегда.

Стоя позади Халы, я смотрела, как та держит левую руку над чашей и колет по очереди иглой три оставшихся пальца — традиционное приношение от членов семьи, хотя у общего отца Халы с Имин и нет человеческой крови. На кончиках золотистых пальцев набухли алые капли, сорвались в чашу и зашипели в огне.

Хала отошла в сторону, уступая мне место. Я поднесла руку к огню и разжала пальцы. В чашу посыпался песок пустыни, рассеиваясь искорками среди языков пламени. Лицо Имин на миг осветилось улыбкой, и я уступила место Шазад, которая бросила в огонь гребешок для волос.

Стоя рядом перед свадебным огнём, Ахмед уронил в чашу Навида сичаньскую монетку. В свободной чёрной курте до колен, отороченной красной каймой, принц выглядел скорее обитателем султанского дворца, чем предводителем мятежного лагеря посреди пустыни. С Шазад в её белом с золотом одеянии они составляли великолепную пару.

За спиной у них близнецы Изз и Мазз вырывали друг у друга из рук синее перо рухха, толкаясь локтями за право кинуть его в огненную чашу. Шазад бросила укоряющий взгляд через плечо, и братья-оборотни притихли, но тут же радостно замахали, приметив меня рядом с невестой. Мы не виделись с тех пор, как меня ранили, а когда они вернулись в лагерь, я была ещё в Сарамотае.

Наконец свадебные дары были принесены, и молодожёны повернулись друг к другу, чтобы произнести священные обеты.

— Отдаю тебе себя. — Имин аккуратно наклонила свою чашу, и горящие угли вперемешку с пеплом от наших даров посыпались, взметая ослепительные искры, в третий глиняный сосуд, который держал святой отец. — Всё, что моё, отдаю тебе… навсегда, до последнего дня нашей жизни!

Навид повторил те же слова, добавляя свой огонь, и единое пламя ярко вспыхнуло, поднимаясь в воздух. Святой отец поставил сосуд на песок между супругами и воздел свои обнажённые татуированные руки в благословении.

На миг все затихли. Последний солнечный луч исчез за стенами каньона, и лагерь погрузился во тьму, озаряемую лишь священным огнём. И тогда Навид вскочил на ноги, подхватил Имин в объятия и поцеловал, вызывая оглушительный хор восторженных воплей и поздравлений. Торжественная церемония закончилась, наступало время угощений и бурного веселья.

— Амани! — окликнули сзади, и не успела я обернуться, как ярко-синие руки обхватили меня и развернули, подбрасывая в воздух.

Едва удержавшись на ногах, я со смехом оттолкнула полуголого демджи. Синеволосый Мазз рядом с ним пока оставался в одежде, но Изз уже поспешил избавиться от парадной рубашки и щеголял в одних шароварах. Близнецы чаще бывали в обличье животных и терпеть не могли одеваться.

— Мы с тобой одинаковые! — Изз широко улыбнулся, показывая на свою грудь и мой халат.

— Ну хоть не одинаково голые, — усмехнулась я. — Значит, в Амонпуре всё обошлось? Как там дела вообще?

Вынужденно уступив в своё время Мирадж галанам, альбы заключили союз с Амонпуром. По словам Шазад, вначале договор был просто бумажкой с подписями, но, когда пошли слухи, что галанов прогоняют из песков, его тут же использовали, чтобы заставить амонпурцев пропустить альбийское войско к западной границе Мираджа в надежде поживиться в свою очередь. Наш лагерь находился в опасной близости, и принц послал близнецов на разведку — вдруг альбы перейдут в наступление. Войны на два фронта нам хотелось бы меньше всего.

— Слоны! — Изз восторженно вскинул руки, и я невольно отшатнулась, едва не ступив в костёр. — У амонпурцев есть слоны, ты знала?

— А если знала, почему не говорила? — подхватил Мазз, забросив смуглую руку на голые плечи брата и уставив на меня обвиняющий палец. Синяя кожа и синие волосы, казалось, принадлежали обоим вместе, и говорили они словно один человек.

— Давай, колись, подружка-демджи! — подмигнул мне Изз.

Я с усмешкой выкатила глаза:

— Даже если б знала, промолчала бы! Вижу, вижу, что вы задумали.

— Разве ты не хочешь увидеть слона? — Мазз уже сбрасывал туфли, готовясь к перевоплощению.

— Нужно больше места, — озабоченно проговорил Изз, обводя руками вокруг, будто хотел раздвинуть веселящуюся толпу.

«Добром это не кончится», — с опаской подумала я.

— Что, как в прошлый раз, когда вы познакомились с носорогом?

Близнецы смущённо переглянулись.

— Ну, вообще-то…

— Слоны, они…

— Немного покрупнее… так что…

Я весело фыркнула:

— Нет уж, лучше в другой раз, когда вокруг будет меньше толкотни. Договорились?

Переглянувшись и печально вздохнув, так им не терпелось показать слона, Изз и Мазз с досадой кивнули и принялись взамен наперебой расписывать мне слона во всех деталях. Больше про Амонпур я ничего не узнала, но было ясно, что вторжение с той стороны пока не началось.

В лагере уже горели факелы и гремела музыка, пёстрая толпа пировала и танцевала. «Как хорошо, что можно не воевать хотя бы сегодня!» В такие вечера моя вера в наше общее дело становилась сильна как никогда. Вот она, вольная и счастливая жизнь, которую мы обещаем всему Мираджу!

Я заметила его в толпе часа через два и сперва не поверила своим глазам — выпито было уже немало, могло и показаться. Будто вспышка в памяти: запрокинутое лицо, беспечно хохочущий рот — как тысячу раз до того. Сбившись с шага посреди танца, я пошатнулась, едва не ступив в костёр, — хорошо, кто-то успел оттащить, иначе лучшему халату Шазад пришёл бы конец. Обернулась снова, вглядываясь в сумрак, полный весёлых лиц, — нет его, исчез словно видение…

Толпа на миг расступилась.