В его жизни было не так уж много женщин, появлялись они от случая к случаю, когда становилось уж совсем невмоготу. Связываться с ними Конопацкий боялся, считая, что все только и мечтают о том, чтобы женить его на себе.

В общем-то, он недалек был от истины. Но между ним и сеструхой Ивана существовали совсем другие взаимоотношения, женщина просто-напросто не могла желать женить его на себе, как-никак у нее квартира в Москве, солидный, по горловским меркам, заработок.

Наталья, прижав к пышной груди охапку одежды, отправилась в ванную. По звуку, который оттуда доносился, Виталий понял, дверь плотно не закрыта, отчетливо слышалось, как струи воды бьются о пластиковую занавеску.

И вновь вместе с паром поплыл запах шампуня, очень женский: так пахнет лесная поляна в знойный безветренный летний день, словно шепчет:

«Приляг, ощути, какая я мягкая, понежься в тепле солнца, которое льется на меня с небес».

Но расслабиться Виталию не давал еще один комбинированный запах, исходивший от Ивана. Во-первых, пахли носки, которые тот не снимал с себя всю дорогу, а теперь умудрился вновь натянуть, приняв душ, а во-вторых, запах перегара.

Смолк шум воды в ванной, послышался шелест занавески, шуршание одежды, тяжелое дыхание Натальи.

Когда она вошла в комнату, у Виталия даже не нашлось сил пошевелиться, он словно бы окаменел, сидя на краешке стула у стола, сложив руки, как прилежный ученик первого класса.

– С легким паром, – выдавил он из себя.

Ему показалось, что над женщиной клубится жаркое розовое облако из пара и ароматов. Наталья наклонила голову и принялась расчесывать длинные каштановые с рыжинкой волосы, они доходили ей до ягодиц. Сеструха Ивана лишь кивнула в ответ и принялась раскладывать диван. Делала она это легко, одной рукой, сдвигала увесистые секции матраса. Простыня взметнулась к самому потолку, а затем мягко, как парашют десантника, опустилась на зеленую обивку. Две огромные подушки легли в изголовье, и картину дополнило толстое, как ватовка, перьевое одеяло.

И тут Виталий сообразил, что больше кровати в квартире нет, и две подушки – это приговор, приговор спать на диване.

– Ну, чего сробел? – Наталья ласково, чуть ли не по-матерински улыбнулась и потрепала бывшего десантника по щеке мягкой и в то же время упругой ладонью.

Она расстегнула халат, и перед лицом Виталия качнулась сфера живота с выпуклым розовым пупком. Живот был настолько упругим, что в него даже не врезалась резинка кружевных трусиков. Сквозь кружева пробивались, как жесткая трава пробивается сквозь асфальт, рыжеватые, загнутые вопросительными знаками волоски. Виталий, одурманенный запахом, одурманенный тем, что он сразу видит так много гладкой женской кожи, уткнулся носом в мягкий живот и стал медленно подниматься со стула. Он еле дотянулся двумя руками до застежки лифчика, долго возился с ней под смех Натальи. А та, приподняв тяжелые груди двумя руками, прижала их к ушам Виталия, тот даже перестал слышать храп Ивана. Он лишь расстегнул пуговицы, а сбрасывал с себя одежду уже без помощи рук, топча штанины джинсов. Белье ему снимала сама женщина.

– Свет, свет погасим, – стыдливо шептал он, уже лежа на женщине, чьи бедра были немногим уже двуспального дивана.

Он приподнялся и посмотрел из-под руки на спящего Ивана. Тот лежал, по-детски поджав ноги и подсунув под щеку сжатый кулак. Шторы на окне никто не додумался задвинуть, и сквозь окно первого этажа было видно, как по улице ходят люди. И тут Виталий сообразил, что не стоит задумываться о таких мелочах, как храпящий рядом брат хозяйки, как стекло, сквозь которое с улицы видно все, что происходит в комнате, видно так же хорошо, как рыбки в подсвеченном аквариуме. Понял он это потому, что с Натальей произошла самая удивительная метаморфоза, о которой Конопацкий не мог и догадываться.

Возбудившись, заведясь, женщина напрочь забыла о московском говорке, теперь из нее так и сыпались украинские слова, потому что уже говорил не ее разум, а душа, – душа, жаждущая любви и удовольствий. Она обхватила Виталия двумя руками, скрестила у него под ягодицами ноги и почти кричала:

– Швидче! О, це дило!

Конопацкий тыкался лицом ей в грудь и, когда женщина прижимала его к себе, чуть не задыхался в ее мягком ароматном теле.

Ни он, ни Наталья даже не заметили, как проснулся Иван, как с минуту пьяно протирал глаза, глядя на то, что творилось на диване. Затем Иван сел, но даже перемена положения из лежачего на сидячее ничего не изменила в его видении, кроме ракурса.

– Во, бля! – только и сказал он, глядя на ступни своей сестры.

Наталья от удовольствия поджала пальцы, а кровь бежала по телу с такой силой, что на пятке переливались, молниеносно изменяя формы, ярко-розовые пятна. Цвет сменялся с такой скоростью, с какой он сменялся бы у хамелеона, сядь он возле прожекторов на сельской дискотеке в зажиточном колхозе.

Наталья так прижимала к себе мужчину, что казалось, она хочет затолкать его в себя всего без остатка. Она раз за разом испытывала удовольствие, и Виталию казалось, что это никогда не кончится.

«Неплохая плата за постой, – думал он, сдерживая себя, чтобы не растратить силу прежде, чем женщина успокоится. – Интересное дело, кажется, у нее вообще нет костей, во всяком случае, я ни разу их не почувствовал, разве что в коленях.»

Наталья сыпала и сыпала короткими украинскими фразами. Наконец она глубоко вздохнула и замерла. После бури эмоций и движений Виталию даже показалось, что она умерла или, по крайней мере, заснула. Но вскоре он ощутил, что сердце ее бьется ровно, спокойно, увидел ничего не выражающие, кроме спокойствия, ее глаза.

Она даже не вздрогнула, когда Конопацкий кончил я устало сполз с нее. Наталья подвинулась, давая ему место у самой стены.

– Накройся, из окна дует, – вновь с московским говорком проговорила она, встала на колени и, абсолютно не беспокоясь о том, какая часть тела в этот момент обращена к окну, потянулась и погасила свет.

Вскоре она уже храпела, и храпела ничуть не тише, чем ее братуха Иван.

Наутро Конопацкий проснулся разбитым и невыспавшимся. Будильник заверещал в половине седьмого, Наталья отправлялась на вещевой рынок. Впервые за десять лет после армии Виталий изменил своей привычке, не отправился на утреннюю пробежку. Физической нагрузки ему хватило с вечера, он не чувствовал себя раньше таким разбитым даже после десятикилометрового кросса с полной выкладкой.

Доспать ему не дал Иван. Лишь ушла Наталья, как поднялся и ее братуха.

– Какого хрена спишь, не за тем мы в Москву приехали!

Затем внимательно посмотрел на Конопацкого, на диван со смятой простынею.

– Мне что, приснилось или как?

– Что?

– Ну, это… – Иван делал руками странные движения, словно жонглировал невидимыми футбольными мячами. – Кувыркались, это – Было.