Молчали долго, потом:

– Скоро рассветет, засиделся. Благодарю, все было очень… Впрочем, прощайте.

Уверенно дошел до выходной двери, а она шла за ним все с той же улыбкой… только спросила у спины, вдруг замершей:

– Ваш заплыв сегодня состоится?

– Разумеется! – Спина не повернулась ни на градус, слова падали в складчатую пропасть лестничного проема, их приходилось угадывать. – Теперь, как выяснилось, никакого более важного дела нет. Состоится, разумеется.

– Я стану молиться за вас… Через день, на второй, когда вы в море.

– Стоит ли трудиться? В море мне хорошо и без помощи Господа.

Вот и спины не стало. Ничего не стало, будто ничего и не было.

Через десять дней пришел наудачу – без предварительного телефонирования.

– Вдома бариня, вдома, – хмуро ответила ему открывшая дверь Ганна. – Вранцi трохи гуляє, а потiм сиднем сидить[9].

Она бы и по часам описала почти тюремный Риночкин режим, если б та сама не появилась в просторной прихожей и не взглянула на Георгия, как на долгожданного гонца, неизвестно, с дурной или хорошей вестью явившегося.

– Сегодня я без тюльпанов, – преподнес он как самое важное, – их уже нигде нет, отцвели.

– А те, что вы приносили, опадали очень долго, – сообщила она ответно. – Все было покрыто лепестками, высыхали они неохотно, а уже упав, взмывали и кружились, когда я бродила по квартире… Как вам плавалось?

– По-разному, но в общем и в целом…

– Вот видите! – перебила она, дав понять, что сложившееся у него «в общем и в целом» без ее молитв сложилось бы гораздо хуже.

И повела на этот раз в большую гостиную… настолько большую, что, расхаживая во время монологов – буде они состоятся, – можно почти исчезать с глаз хозяйки дома долой.

…Но пока был черед ее монолога. О дивной буженине, приготовленной Ганной к ужину. О впечатляющих успехах Павла в рисовании и геометрии – унаследовал, очевидно, художественные способности отца и его отточенное пространственное мышление. О затруднениях сына с историей, поскольку гимназический учитель – тягостнее зубной боли…

Прервал:

– Как же мы теперь с вами, Регина Дмитриевна?

– Вы станете приходить, – отвечала она так, будто только и ждала, когда же он ее прервет, – часто-часто, лучше каждый день… ах да, заплывы… тогда через день. Будете ужинать со мною и с Павлом. Муж нас больше не побеспокоит, я строго-настрого ему запретила. Сказала, что бурление его самолюбия, будто бы оскорбленного вашим появлением, – отвратительно. Испугался – раньше никогда так с ним не говорила. А теперь решилась – и поняла, что он больше не сможет меня мучить, даже если захочет… Боялась, что не вернетесь, но вернулись – и чудесно сделали!.. Мы будем беседовать обо всем, даже о политике, мужчины ведь обожают рассуждать о политике? Я в ней ничего не смыслю, но обещаю ахать, сокрушаться и негодовать ровно тогда, когда вы этого ожидаете. Еще будут прогулки в самых красивых и людных местах – плевать, пусть сплетничают! Вам ведь тоже плевать?

– Мне-то уж точно!

Удовлетворенно кивнула: жизнь обустраивалась волшебно.

– А начнутся новые сезоны, станем ходить в концерты и театры. Музыку, уверена, вы любите.

– Зря уверены. Не более чем уважаю.

– Не пытайтесь острить, это не ваш стиль. А к драматическим театрам как относитесь?

– А вот это больше чем люблю. Особенно Московский художественный.

– И я больше, чем полюблю. Только поясните, пожалуйста: артисты на сцене с кем разговаривают?

– Странный какой вопрос! Не артисты, а персонажи – друг с другом, разумеется.

– Но не возникает ли у вас при этом ощущение, будто подсматриваете и подслушиваете? У меня возникает.

– Вам от этого делается неловко? Считайте, что разговаривают лично с вами.

– Не могу, они же делают вид, что меня вовсе нет… Лучше, право, сидели бы рядышком и прочитывали свои реплики хорошо поставленными голосами. Мне рассказывали, будто знаменитый Качалов, подвыпив, любит читать ресторанное меню: «семга слабосоленая с луком-пореем, под соусом а ля чего-нибудь там…», а вокруг то плачут, то, простите за натурализм, икают от смеха. Это я понимаю, это талант и мастерство, а когда: «Ах, он меня разлюбил!» – и в обморок, да так осмотрительно, чтобы, не дай бог, не ушибиться, свистнуть хочется.

– Что же останавливает?

– Просто не умею… А вы умеете?

– Разумеется, я ведь донской казак!

– Тогда свистните, пожалуйста!

Свистнул. И она испуганно ойкнула. И хорошо, что испуганно, а не, скажем, восхищенно…

Потому что так резко и тревожно свистели на Дону суда, ведомые опытными речниками, заметившими, что какой-то самонадеянный новичок «держит» на мель…

В самом деле, куда ее несет-заносит? Желающие друг друга мужчина и женщина встречаются только для разговоров о политике?! О том, как Качалов с покоряющей художественностью читает ресторанное меню?!

Риночка все это в свисте, похоже, расслышала:

– Замечательно!.. Теперь – самое главное. Я понимаю, что мужчина, каким бы идеальным рыцарем он ни был, тратит время на женщину не только ради интересных бесед и вкусных ужинов. Так вот, того, остального, между нами не будет никогда. Я приглашаю вас в свою келью или палату в психиатрической лечебнице – называйте как хотите. И, как это ни дико, приглашаю, любя до донышка. Вы принимаете приглашение?

Кивнул нехотя.

– Вы, конечно, монахом никогда не были и не будете. Только умоляю, будьте всегда осторожны в смысле… гигиены. А если захотите жениться, то…

– Жениться не захочу ни на ком, кроме вас. В смысле гигиены осторожен с юности, так что наставления приберегите для Павла, а я поделюсь с ним практическими навыками.

– Отлично! Идемте ужинать, а потом поýчите Павла…

– Уже возникла необходимость?

Засмеялась:

– Надеюсь, что нет… Поýчите Павла и меня свистеть так же громко и так же грозно.

Долго общаясь с цирковыми, Георгий усвоил их деловитое отношение к связям. Физически и морально изнуренные каждодневными репетициями и представлениями, артисты и артистки считали флирты и перепархивания зряшной тратой времени, а любовные порывы подчиняли интересам своего трудного ремесла. Или искусства – кому как.

Воздушные гимнасты обычно «лепились» к воздушным гимнасткам, эквилибристы к эквилибристкам, а наездники к наездницам. Артисты же, работающие в «силовых» номерах, выбирали себе подруг из двужильных ассистенток дрессировщиков – считалось, видимо, что коль скоро девушка старательно обихаживает зверей, то и звероподобного атлета без заботы не оставит.