— Салям.

Тот повернулся и смотрел на Исмаила. Вначале не узнал его. Потом удивленно спросил:

— А где же галстук ваш?

— Оставил его в сейфе банка.

— Хорошо сделали, там он не пропадет.

— Да, еще и интерес набежит.

— Что?

— Так, ничего.

— Слава Аллаху, вы — господин с перцем.

— Как скажете. Это вы мне утром перца подсыпали. А я сейчас зашел спросить, как ваши часы — идут?

Стрелочник посмотрел на часы и сказал:

— Работают, я их завел.

— Для того и зашел, чтобы спросить.

— Пожалте чайку!

— Спасибо, я пойду.

И он вышел из будки. В конце железнодорожных путей солнце опускалось в клубы пыли и дыма. Он пошел в ту сторону. Пошел сперва по шпалам, ступая на одну шпалу за другой, правой ногой, левой, правой, левой — не пропуская ни одной. Шел и считал. Смотрел под ноги. И быстро-быстро переступал, стараясь не пропустить ни одной шпалы, словно он считал купюры. Досчитал до тысячи. Утомился. Из-за того, что все время смотрел под ноги, голова кружилась. Больше он не считал. Поднял голову. Ручей, полный ила и грязи, все так же тек неподалеку от рельс. Тут и там его закрывал тростник или высокая дикая трава. Порой он встречался взглядом с удивленным прохожим, идущим ему навстречу между двумя рельсовыми путями. Они исподлобья смотрели друг на друга и расходились, каждый своей дорогой.

Исмаил решил пойти по самому рельсу. Идти по тонкой и гладкой стальной полосе было тяжело, особенно в этих туфлях с новыми скользкими подошвами. Он пытался идти по правому от себя рельсу, но не удержать было равновесия. Он перекидывал с места на место пиджак, который нес на руке, извивался всем телом, но одна нога все время срывалась. Чуть позже он понял, как держать равновесие, и двинулся вперед. Дальше одного шага от себя он ничего не видел. Старался не упасть с рельса. Говорил себе: если упаду, сгорю. А я не хочу гореть! Опустив голову, он с трудом, но упорно двигался вперед. Гореть не хотелось. Хотелось победить, пусть даже он вновь превратится в ребенка, который только учится ходить, пусть он еле ковыляет и ползет, как черепаха. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Уставившись на стальную полосу, работая напряженными мышцами ног, он двигался вперед. Он не знал, сколько прошел, и понятия не имел, докуда хочет дойти. Хотелось все идти и не сгореть.

И в это время он почувствовал, что земля под его ногами дрожит, рельс ходит вверх и вниз. Он остановился, чтобы не упасть, и вдруг услышал рев, громкий и угрожающий, у себя за спиной. Он обернулся. Локомотив зеленого цвета с горящими огнями был в нескольких шагах от него. Громкий и протяжный гудок локомотива, его сияющий режущий свет и земля, которая сильно колебалась под его ногами, — все это повергло его в смятение. Он мгновенно бросился прочь с рельс. Поезд прошел мимо, локомотив своим громким гудком словно кинул в него всю ту ругань и оскорбления, которые имелись у машинистов. Земля все колебалась. Звук вибрации рельсов и грохот вагонов были душераздирающе громкими. Через некоторое время вагоны закончились. Поезд ушел, однако земля под ногами все еще дрожала и гудок все так же потрясал душу. Он добрался до зарослей высоких тростников возле ручья, бросил пиджак на траву и развалился на нем. Несколько раз глубоко вздохнул. Неприятный запах раздражал — но несколько диких белых лилий возле ближнего берега ручья своими раскрытыми лепестками ловили лучи заходящего солнца.

Через несколько месяцев он освоился в филиале. С первой зарплаты купил в рассрочку телевизор «Шахаб-Хитачи» с экраном 24 дюйма. Больше всех радовался Махбуб: теперь по вечерам ему не надо было идти в кофейню Али-Индуса и втискиваться между мальчишками на эту расшатанную деревянную скамью для того, чтобы смотреть мультфильмы. Теперь он мог это делать дома, а кроме мультиков смотреть и кинофильмы, и сериал о Мораде-молниеносном.

В тот вечер, когда появился телевизор, мать насыпала руты в кадильницу и зажгла ее. Окурила телевизор «Шахаб-Хитачи». Потом на стену над телевизором повесила ветку верблюжьей колючки с шипами, от сглаза и злых духов, и сложенную молитву-талисман спрятала под телевизор. Продавец телевизора был из клиентов банка. Он выписал общий счет на четыре тысячи туманов: пятьсот туманов сразу, остальное частями, по триста в месяц. Хорошие были условия, и платеж не очень чувствительный.

За несколько месяцев, когда Исмаил получал зарплату, в доме изменилось многое. Мать купила и поставила на кухне маленький холодильник, обновила себе чадру. Подумывала о ковре, чтобы заменить им истертый дешевый палас комнаты. Сердце ее потеплело. Сил прибавилось. Она говорила, что земля теперь из-под ног ее не уходит. И Исмаил был доволен тем, что своей работой он дал матери чувство спокойствия и сердечное тепло. К работе он привязанности не имел. Он уходил из дома утром, возвращался к вечеру. Подремав немного, шел в кофейню Али-Индуса. Встречался с друзьями. Гулять и ходить в кино стало для него делом обычным. Он смотрел все новые фильмы. Недавно побывал и в театре, и этот опыт приобрел. Книги он теперь читал со спокойной душой: какая понравится ему, ту и покупал. Теперь уже он не должен был, как раньше, поедать глазами руки Ильяса, приносившего ему книги. Читал он по большей части в кофейне. Если там становилось слишком шумно, шел в подсобку Али-Индуса и читал в ней, а если уставал, смотрел на большую фотографию индийской актрисы, и иногда вместе с ней улыбался.

От Хедаяти он услышал о предстоящем приеме у главноуправляющего банка.

— Не знаешь ты еще, парень, как это здорово! Все, что душе твоей угодно, кушай; салаты, жаркое, мороженое, вино — все, что хочешь. Как гласит пословица, от птичьего молока до человечьей души!

Солеймани и Харири тоже говорили о приемах прошлых лет как о запомнившихся, приятных вечерах. А Сафар, как и Исмаил, ни одного приема еще не застал.

Однажды к вечеру, закончив работу, они вымыли руки и лица, аккуратно причесались и на двух машинах отправились в клуб банка, находящийся в Шамиране[5]. Харири вез Хедаяти и Исмаила, потому что и возвращаться им было в одну сторону. Сафар поехал вместе с Солеймани. Хедаяти сказал:

— Этот молодой человек — очень умный: сел с директором филиала, очаровывать его будет!

Исмаил сел на заднее сиденье. Машина Харири была марки «Пежо», старая и видавшая виды, но аккуратная и чистая, как и сам он, имеющий внешний вид — волосок к волоску и заботящийся о том, чтобы цвет сорочки подходил к пенсне.

Когда подъехали к банковскому клубу, уже стемнело. Харири припарковал машину под громадной чинарой возрастом в несколько сотен лет, и все трое пошли в сторону клуба. Издали был виден свет в дверях клуба и само его освещенное здание, напоминающее бельведер. Хедаяти откашлялся и произнес:

— Вот оно, здесь же было в прошлом году!