— Понятно.

— Тогда начинай!

Исмаил начал. Это было тяжело. Пальцы его с трудом перебирали купюры и быстро устали. Однако он не останавливался. Старался. В это время один посетитель сказал громким голосом с необычным выговором:

— Салям алейкум уважаемым господам и дамам!

Исмаил посмотрел на него. Высокий, в белой рубашке и с седыми волосами, лицо красное, глаза вытянутые, веки припухшие. Изо рта вперед выступало несколько желтых длинных зубов. Он тяжело облокотился на барьер.

— Как ваше драгоценное здоровье, уважаемый господин Хедаяти?

— А как ваше, уважаемый господин Аспиран? Дела ваши, вижу, идут хорошо, а как здоровье членов тела вашего?

Мужчина сказал:

— Уважаемый господин Хедаяти, чтоб вы знали: вежливость имеет гораздо большую ценность, чем все те деньги, которые вы пересчитываете. В этой связи убедительно прошу вас соблюдать вежливость!

— С вашей точки зрения, я чем-то вас задел?

— Я больше ничего не добавлю, вы все изволили слышать.

Потом мужчина повернулся к Исмаилу:

— А вы, уважаемый новый молодой работник, не могли бы посмотреть, какая сумма на моем счету?

Исмаил удивленно переспросил:

— На вашем счету?

— Да, как я и сказал, на моем счету, номер 444.

Хедаяти, записывающий цифры, сказал:

— Господин Аспиран, он пока не знает этого. Будьте добры, подождите немного, я лично буду к вашим услугам.

Затем он достал карточку счета из пачки других карточек и объявил:

— Пожалуйста, уважаемый господин, один миллион шестьсот тысяч риалов — такова сумма на вашем счету.

— Очень хорошо, господин Хедаяти. Но я вам много раз говорил, и это записано у вас на моей карточке: мое имя Зинати, а не Аспиран!

Он сказал это и быстро вышел на улицу. После его ухода следы улыбок еще оставались на губах многих.

Исмаил считал, и конца этому не было видно. Большой и указательный пальцы он погружал во влажную губку, находящуюся в пластиковой чашечке, смачивал их и продолжал считать. Пальцы устали. Он уже не выдерживал. Клиенты через барьер с удивлением наблюдали за его неловкими движениями — и его от стыда прошибал пот. Он встал и пошел в буфетную. Ноги затекли, а новые туфли громко скрипели, отчего было еще мучительнее. В буфетной он посмотрел на себя в зеркало. Вид у него был подавленный. Он немного ослабил узел галстука, свободно вздохнул, сполоснул водой лицо. Сел на стул напротив вентилятора буфетной. Расслабил руки и ноги и закрыл глаза. Вспомнил о кофейне Али-аги. В это время там — тишина. Заходят иногда пенсионеры, старики, да порой усталые водители такси или поденные работники, чтобы утолить жажду, моют руки и лицо и просят напиться.

— Приятного вам отдыха!

Он открыл глаза. Это Могаддам вошел, чтобы приготовить чай.

— Ничего не делавши, уже устали?

— Нет, друг, я не устал. Терпение кончилось. Не могу просто так считать деньги.

— Надо привыкать, работа в банке вся такая.

Он наполнил чаем несколько стаканов.

— Если позволишь совет, вставай и иди в зал — хотя бы делай вид, что работаешь. Иначе нашему говоруну Солеймани это не понравится, и он быстро издаст приказ об увольнении.

Исмаил тяжело поднялся, оправился и вышел из буфетной. По пути ему нужно было пройти мимо Сафара. Тот тоже, как и Хедаяти, сидел перед своим окошком. Выдавал и принимал деньги и вносил записи. Говорил он скупо. Его лицо было каменным и холодным, брови напряженно выгнуты. Выглядел он так, будто какой-то драгоценный шанс уходил из его рук. Все слова, не относящиеся к работе, игнорировал. Лишь тогда, когда смеялись все, он коротко улыбался — и опять возвращался к делу. Исмаил придвинул один из стульев и сел рядом с ним.

— Как дела, господин Сафар? Бог в помощь.

— Спасибо, сосед!

Он быстро взглянул на Исмаила и опять — за работу. Писал он, сильно нажимая ручкой на бумагу, точки ставил толстые и крупные. Почерк его был ясным и отчетливым.

— Я хочу дать тебе один совет.

— Пожалуйста, слушаю вас.

— Отлично. Если хочешь знать мое мнение, тебе лучше работать, не разгибаясь, зря время не тратить. Хедаяти работает уже больше десяти лет, должен бы пойти на повышение, но нет, остается на месте, без движения, и Харири напрасно старается, только головную боль себе наживает.

— Каким образом?

— Позже сам поймешь.

Исмаил украдкой взглянул на Харири. Тот все время молчал, однако в молчании его чувствовалась какая-то тревога и растерянность, не похожая на усердие и внимательность в работе. Вместе с тем, он казался добрым и мягкосердечным; особенно благодаря той горестности, которая, как невидимый ореол, окружала его.

— Мне кажется, он хороший человек.

— Хорош-то хорош, да и оставь его, нам что за дело. Каждый должен о себе думать.

— Тебе нравится эта работа?

— Мне никакая работа не нравится. Я стремлюсь к тому, чтобы благосостояние было нормальным. А в этом филиале я не останусь. Каким угодно способом, но переведусь в филиал возле базара. Там клиенты денежные все, не то, что здесь, сто-двести туманов снять-положить. Там счета — свыше миллиона. Познакомлюсь с ними, займусь торговлей. Вообще банк сам по себе не важен, да и торговля тоже. Деньги важны. Человек должен нюхом чувствовать, где деньги, и туда стремиться. А то, что тут, мне не подходит. Прилепились к железной дороге… Это место ссылки, как край света, сюда посылают тупых и неудачников, я тут не останусь. Нет, не останусь!

Он замолчал. И тут же сильно сжал свои бледные, палевого цвета губы. Его каменное лицо стало еще холоднее, чем прежде. Он вел себя так, словно рядом с ним никого не было, и говорил, не разжимая губ. Руки его были белыми, пальцы — длинными и костлявыми, ногти — круглыми и коротко обрезанными.

Исмаилом овладела тревога, даже руки задрожали. Каменный, холодный мир Сафара испугал его. От его собственного мира отстоял он на многие мили. И Исмаил был неспособен шагнуть в эту страшную и жестокую, угрюмую вселенную. Сам он принадлежал к тому миру, центром которого была кофейня Али-Индуса и та индийская актриса с ее красивой родинкой и изящной улыбкой.

— Парень, иди деньги считать!

Голос Хедаяти привел его в чувство. Он медленно поднялся и подошел к Хедаяти. Опять сел на тот же стул и занялся пересчетом.

— Что он говорил?

— Ничего особенного, о банке и тому подобное.

— Он парень сообразительный, учись у него. А теперь считай так внимательно, как можешь!

И он считал, заставляя себя и мучаясь.

Когда, ближе к вечеру, рабочее время кончилось, он навел порядок на своем столе, пошел в буфетную, снял там галстук и повесил его на вешалку. Расстегнул воротничок рубашки. Накинул пиджак на руку. Попрощался со всеми и быстро вышел из филиала. На улице вздохнул наконец глубоко. Ступил несколько шагов — и почувствовал легкость, захотелось бежать и даже лететь. Автоматически он пошел в сторону железной дороги. Невдалеке от нее был небольшой ручей с черной, как смоль, водой, несущей с собой ил и грязь. Рядом с ручьем к железной дороге склонился старый ясень с перекрученными ветвями без коры. Несколько мальчишек, закатав штаны на бедра, бродили в воде ручья, отыскивая монетку или бусину, или еще какие-нибудь потерянные вещи. Мальчишки были черные и худые, на груди и меж коротких волос головы у них блестел пот. Исмаил прошел мимо них. Дошел до будки стрелочника. Старик был на месте. Сидел в своей будке на лежанке и смотрел в окно. Исмаил проследил за его взглядом: старик наблюдал за вороной, взгромоздившейся на ветку ясеня, и за мальчишками, возившимися в иле и грязи ручья.