Бедная учительница упала в обморок после того, как он уехал, и мне пришлось поискать для нее кружечку чистой воды. Айлинь послала меня в ближайший дом. Пока учительнице было дурно, мы могли потолковать.

– Лучше б нам сбежать домой, – сказал мне Король, – покуда она плохо себя чувствует. А то она убьет нас, как только придет в себя.

– Да ну, скверный же из тебя солдат, раз тебя так легко напугать. Ну и страх тебя пробрал, прямо до костей! – ответил я. – Вот увидишь, с нами обойдутся по справедливости.

Через полчаса или около того учительнице стало лучше. Мы все думали, что она будет бить нас, покуда шкура наша не остынет, но часто бывает не так, как полагают. Вот и на сей раз все вышло на иной манер: она не ударила ни одного из тех, кто там был, даже не сказала никому крепкого слова. Ей бы не составило труда излечить от дурных привычек одного-двух, но раз уж такая беда приключилась со всеми, она решила вести себя с нами разумно, – а это у нее никогда бы не получилось, если бы в ней самой не было мудрости.

Она тотчас же распустила нас всех по домам, да ей и самой хотелось домой не меньше, чем любому из нас.

Историей про четыре глаза, которая ни у кого не выходила из головы, Король заинтересовался не меньше всех прочих, кто был тогда в школе. Хотя он никогда не утверждал, что инспектор явился из глубин ада, как поговаривали остальные.

Примерно через несколько месяцев прибыл новый инспектор – хилый, тщедушный, изможденный человек, но у него было всего два глаза. Он тотчас принялся за дело и стал расспрашивать каждого – резко, жестко и придирчиво. Я был в классе Короля, всего мы там сидели ввосьмером, и, похоже, инспектор считал, что он нам как отец – настолько он был выше нас всех и так желал показать свой авторитет и положение, а все мы при нем мелочь нерадивая. Хотя у Короля была большая красивая голова, и инспектор думал, что именно в ней-то и содержится ответ на любой его вопрос, все сложилось иначе, потому что мелкие ребята как раз разгромили его в пух и прах. Покидая школу, инспектор благодушно улыбался и был в хорошем настроении. Он дал по шиллингу лучшему ученику в каждом классе. И когда он вручал шиллинг в нашем классе, то завоевал эту награду не Король, а именно я.

Отец был очень благодарен, когда я протянул ему этот шиллинг. Теперь, спасибо инспектору, у отца появилась порядочная плитка табаку, хотя на самом деле это вовсе не из-за инспектора. Если бы я провалился на испытании в классе, ничего бы он не получил.

Потом некоторое время у нас были каникулы. Год выдался замечательный, спокойный, и большие лодки привозили много рыбы. В тот день пришли три лодки, заполненные до краев. Поскольку из этого улова нашему дому причиталась двойная доля, наша хижина обрела впечатляющий вид. Это, как мне кажется, был первый день, когда я простился со званием баловня семьи, потому что здорово зашиб себе бок, когда наравне со всеми таскал на спине в дом рыбу в мешках. В тот раз каждый человек получил по тысяче рыб, значит, нам причиталось по две тысячи на каждого. Отец сказал, что я перенес больше тысячи.

– За это я завтра возьму тебя с собой в Дангян, если день будет хороший[30], – сказал он, – потому что туда идет лодка за солью.

Услыхав эту новость, я чуть не запрыгал по дому от радости. По мне, так я был, ей-ей, свежее мартовского ветра.

Но первым, кто выбрался за дверь следующим утром, оказался не я, а Кать, поскольку она служила матери в то время главной помощницей по хозяйству. Еще она была намного старше нас, тогда как я еще ходил в школу. Я относился к ней очень по-серьезному.

– Как денек, Кать? – спросил я.

– Замечательный, – ответила она.

Одним прыжком я оказался у очага, позади нее.

– Мария благословенная, и что ж тебя подняло-то в такую рань, что на тебя за охота напала? – спросила она.

Следующим, кто проснулся, был мой отец. Он надел новую чистую одежду, высунул голову в дверь, а потом велел Кать подать мне мои новые вещи. До этой минуты Кать не знала, чего это я засобирался.

Отец взял сумку из кроличьих шкурок, и мы отправились на причал. Все подтягивались туда по мере готовности, пока вся команда лодки не собралась вместе. Они встали по обеим сторонам от лодки и одним рывком спустили ее на большую воду. Поставили весла и паруса. И направили ее кормою к земле, а носом к морю, как в старинных преданиях.

К лодке приладили два паруса, и попутный порыв ветра погнал ее вперед, на восток, через залив Дангян. Был там еще один парнишка моего возраста, сын моего дяди, а имя ему было Диармад. Когда лодка проходила к востоку от Кяун-Шле, Диармад изменился в лице и стал весь белый как бумага. Мужики знали, что явилось причиной такой перемены, однако я в этих делах был еще слеп. Подумал, что он уже на пороге смерти. Но отец Диармада подобрался приглядеть за ним и сказал ему, что, если его вырвет за борт, ничего в том страшного.

Лодка шла в этот раз легко и приятно, потому что свежего ветра было более чем достаточно. Довольно скоро кто-то сказал, что Диармада вырвало. Так с ним, беднягой, и случилось: вся снедь, которую он проглотил тем утром на завтрак, выплеснулась за борт, и теперь большая стая чаек старалась все это подобрать. Сам я хохотал до упаду, а вот Диармад плакал.

Кормщиком на лодке был мой дядя, и я задавал ему вопросы обо всем необычном, что попадалось мне на глаза. Показался большой дом, крытый шифером.

– А кто жил или живет в этом доме? – спросил я его.

– Кто-то, кому пришлось не очень здорово. Бесс Райс[31]. Ты когда-нибудь слыхал о ней?

– Часто слыхал. И от отца, и от Томаса Лысого тоже, – сказал я.

Когда мы подошли поближе к прекрасной широкой гавани Фюнтра, нам стало видно множество больших белых зданий. Мой дядя рассказывал мне о каждом из них: вот католическая церковь, вот иноземная[32], полицейский участок, домики береговой охраны; а также и обо всем прочем, к чему я только проявлял интерес. Мой товарищ уже пришел в себя после того, как все, что было в его желудке, подобрали чайки. Голос у него был тихий и измученный, а вид совсем пропащий, словно у мертвого. Он придвинулся ко мне, поближе к рулевому, который и Диармаду тоже приходился дядей: