Завтракала я вкусно – пригодились дары глупой девицы. Ела творог рассыпной, молочком запивая и хлебушком прикусывая, и даже жмурилась от удовольствия. Тенька, как собака, рядом сидела, лапами перебирала и чуть ли не поскуливала. Хлесса у меня за молоко готова душу продать.

Служитель от окна оторвался, пришел в закуток. Посмотрел и взял кувшин, налил Теньке молока в тарелку, поставил в углу. И эта предательница чуть ли не облизывать его бросилась! Я обиделась, отвернулась.

– Хвост отвалился, – усмехнулся Ильмир и веточку сухую на стол положил.

– Обратно приделать? – огрызнулась я.

– Это уж сама решай, ведьма. Я ведь у тебя в услужении.

– Так тебя не держит никто. Сам служить ведьме захотел.

Он себе тоже молока налил, присел на лавку. Клинок звякнул тихо. Я кивнула на ножны.

– Откуда он у тебя?

– От одного человека… Подарок. – Он любовно пробежал пальцами по рукоятке. Я покачала головой. Клинок его знающий человек делал. Ведающий. Сталь в заговорах и оберегах, рукоять – вишня и самшит, внутри солнечный янтарь силу копит. Такое оружие всегда цель поражает, врагов чует, об опасности предупреждает.

– Твой клинок ведьмак делал, – оскалившись, бросила я. – Или ведьма. Чтобы против тварей мрака бороться. А ты сталь кровью ведьминской напоил… От этого сила его меняется… Темнеет.

Ильмир вскочил, чуть стол не перевернул. Шагнул ко мне с такой ненавистью в глазах, что я пальцы соединила, готовясь силу на подмогу звать. Но нет, застыл служка, смотрит только.

– Врешь ты все, ведьма! – сипло сказал он. – Врешь! Что ни слово, то жаба! Этот клинок не мог принадлежать никому из твоего поганого племени!

– А что же тогда он у тебя из рук выскальзывал, когда на наше племя обращен был? – насмешничала я. – Было такое, служитель? По глазам вижу, что было. Теперь уже не выскальзывает, поработил ты его, дурак… Только раб никогда другом не станет, предаст…

– Замолчи! – прошипел служитель. Глаза из синих совсем черными стали, злыми…

– Я-то замолчу, но правда от этого не изменится, – пожала я плечами. – Ты и злишься так оттого, что знаешь эту правду. Только признавать не хочешь. – Я поднялась, убрала со стола тарелку, сложила аккуратно остатки еды. – А мне так все равно, служитель, во что ты веришь, дело твое.

И прошла мимо застывшего Ильмира намеренно близко, чтобы не думал, что своими сверкающими глазами способен ведьму испугать. Он хотел еще что-то злое бросить, да тут мы голос услышали.

– …покажись! Подсоби, житья нет от нежити! Покажись, Хозяйка леса, смилуйся!

Я отпихнула развалившуюся на пороге хлессу, схватила свой кожух и клюку и пошла во двор. Служитель за мной двинулся, да и ладно. Мужиков, что ведьму звали, двое было. Я их знала: деревенские, с южной стороны моего леса. Оба с окладистыми бородами, чернобровые, отец и сын. Подошли удивительно близко к моей лачуге, знать, отчаяние вело. Так бывает: если очень человеку нужно что-то или нужда одолевает, то даже без силы может дорожка к желаемому привести.

Я на Ильмира уже привычно тень набросила, а сама вышла к мужикам. Они, конечно, шарахнулись, головы солнцем осенили, но быстро себя в руки взяли, поклонились мне.

– Помощь твоя нужна, Хозяйка леса, – выступил вперед старший. – Погост поднялся! Служитель уж дважды приезжал, да толку от его молитв! Только вина жбан выпил и полкабана съел! – Я хмыкнула, покосилась на Ильмира. Тот на меня не смотрел, слушал внимательно. – Ты уж помоги, Хозяйка, упокой умерших! Сил нет уже! Ходят, воют, в окна заглядывают! Ночью теща покойная пришла, при жизни гадюкой была, а после смерти и подавно! Стоит у порога и такое супружнице моей, своей дочери, обо мне говорит… – Мужик покраснел до самых бровей. – Помоги! А мы всей деревней отблагодарим, не поскупимся.

Я постояла, раздумывая. Знаю я тот жальник, плохое место, пакостное. Хорошо, если духи шалят, а вот если твари тьмы? А оборот такой скорее на них похож… Не зря же стоят под окнами, гадости говорят. В дом не зайти, так они за порог человека манят! Но делать нечего, надо двери на погосте закрыть, а то с кладбища они могут и в лес мой поползти. Странно, что они сейчас пробились, обычно в это время года тихо. Вереск еще цветет, а этот запах твари мрака не переносят. А это плохой признак. Знать, зовет их кто-то.

Мужики мялись, шапки свои в руках теребили, уже и не пугались даже моей жуткой наружности, в глаза заглядывали. Я медленно кивнула, а они выдохнули шумно, с облегчением.

– Хорошо, – сказала я безрадостно. – Откуп приготовьте. Мяса сырого целую кабанью тушку, потроха отдельно. Кровь соберите в несколько кувшинов, с молоком молодой кобылицы смешайте. Все поняли? Я ночью приду.

Мужики снова поклон отвесили, шапки свои натянули и прочь бросились. А я подумала и ленту-тропку с пояса сняла, распустила, выпуская плененных охотников из лесной чащи. Дело мне опасное предстояло, могу и не вернуться… Но и отказать не могла. О служителе забыла даже, пошла к березе своей – не прощаться, но хоть повидаться.

Ильмир за спиной постоял, но отстал, не пошел за мной.

* * *

До вечера готовилась, силы набиралась в лесу, а как солнце к закату склонилось, вернулась в лачугу. Вытащила из сундука холстину, развернула. Блеснули в закатном луче четыре ножа, все разные, как стороны света. Загово́ры обновлять не пришлось – хранили силу клинки преданно и надежно. Пятый нож за поясом торчал, как обычно. Проверила арбалет, собрала болты. Настойки против этих тварей не помогут, здесь что-то помощнее нужно. Соли насыпала в узел, заговорила на защиту, завязала несколько раз.

Зелья варить без толку: на погосте меня вовсе отрежет от силы, слишком сильна там власть смерти. И мертвого много. Для иных ведьм это самая сладость, а для меня – погибель. Только вот людям о том знать не стоит.

Служитель вошел, на лавку сел, посмотрел на меня. А потом собираться стал: молитвенники свои из мешка достал, амулет поверх рубахи выпустил.

– С тобой пойду, – заявил он.

– Решил нежить словом божием поразить? – хмыкнула я. – Плевать ей на твое слово!

Он посмотрел хмуро и дальше собирается. Я пожала плечами: хочет – пусть идет. Не нянька я служке. А так, может, скорее сбежит, на тварей насмотревшись. В деревню пришли, когда край земли покраснел, словно обуглился. Я хмурилась, глядя на закат: нехороший, кровавый. Видать, и правда дверь на погосте открыта, а я-то еще надеялась, что духи пакостничают.

Остановились в стороне, возле кладбища. Здесь уже лежал приготовленный откуп, все, как я велела, – не поскупились деревенские. На жальник и на меня смотрели испуганно, на служителя – с любопытством. Да уж, диво: ведьма в компании служки Светлого бога…

– Двери и окна в деревне заприте и до зари носа на улицу не высовывайте, – приказала я и оскалилась так, что здоровые мужики в сторону шарахнулись, руки вокруг голов как крылья мельниц завертелись, осеняя солнцем. Я глазами только сверкнула, подхватила мешок с требухой и пошла к воротам погоста. Ильмир с деревенскими задержался, спрашивал что-то, но я слушать не стала.