– Ничего она не сопрет, я ее сто лет знаю!

– Да она на рынке торгует!

– У нас полстраны на рынке торгует!

– И всех надо к себе в дом пускать, да? Лимитчица, с черножопыми валандается, а ты ее чаями с кофеями поишь!

– Олежка, я не люблю, когда ты так говоришь.

– А я не люблю, что она таскается сюда! Не пускай ты ее, ради бога, на что она тебе сдалась! Еще заразу какую-нибудь занесет!

– Олежка!..

– А что? Очень просто, от черножопых!

– Олежка, прекрати ты этот расизм, – попросила Олимпиада. Слушать его больше она не желала. – Лучше вымой руки и садись ужинать.

– Найди мне пульт сначала, – буркнул он сердито, быстренько затолкал руку между валиком и подушкой и разжал пальцы. Пульт канул в щель.

Из кухни прибежала Олимпиада, стала искать, конечно же, ничего не нашла, и, ворча и чувствуя себя абсолютно правым – баб дур надо учить! – Олег отправился в ванную.

Там он помыл руки глицериновым мылом, посмотрел на себя в зеркало, оттянул щеку и изучил прыщик, вскочивший утром на шее. Прыщик был довольно мелкий и не слишком заметный, но все равно он его «беспокоил». Олежка поискал одеколон, нашел его на обычном месте – за деревянной дверцей шкафчика, побрызгал, переждал, пока щипало, и снова оттянул щеку.

Когда он вернулся, Олимпиада, пыхтя, ползала по ковру. Голова ее была под диваном.

– Представляешь, куда завалился, – сказала она и села на ковре. В руке у нее был пульт. – И Люсинда тут ни при чем. Она телевизор не смотрела!

– Значит, все-таки приходила! – констатировал Олежка и потрогал прыщ, который опять защипало. – В следующий раз приеду, чтоб ее тут не было!

– Да ее и так нет, – возмутилась Олимпиада и дала ему пульт. – И что ты все бухтишь, я не понимаю! Тут такие события, а ты ко мне привязался!

– А у меня что? У меня не события? Мать, чокнутая, в суд подает, заказ увели, и знаешь, кто увел? Тырышкин, гад! Пришел к Бортко и сказал, что он на ту трехкомнатку уже трех клиентов нацелил, а на самом деле клиент был всего один, а остальные какие-то его приятели, и он с ними ездил! Уж не знаю, чего они там делали, только это не клиенты были!

– Да, – сказала Олимпиада, которой решительно наплевать было и на Тырышкина – знать бы хоть, кто это такой! – и на клиентов, и на трехкомнатку. – У меня тоже начальница сегодня «Цыганочку» с выходом закатила.

Олежка не стал спрашивать про начальницу, как и Олимпиада не уточняла про Тырышкина, и они сели ужинать. Ужин был так себе, ничего особенного, а Олимпиаде хотелось вкусного.

Но она дала себе слово, что к лету обязательно купит что-нибудь новое и необыкновенное, платье, а может, бирюзовую рубаху, как у Рене Зельвегер, и по этой причине следовало экономить. Олежка же никогда ничего не привозил, вот и пришлось довольствоваться макаронами под соусом «болонез», который она замечательно научилась готовить из привядших помидоров, томатной пасты, чеснока и натертого на терке старого сыра.

Олежка съел целую тарелку макарон и огляделся в поисках дополнительной еды, но ее не было.

– А к чаю что?

Олимпиада призналась, что к чаю только сушки.

– Ты разве не знала, что я приеду?

– У меня денег мало, – сообщила Олимпиада. – Дверь придется ставить, коробку менять, и вообще, лето скоро.

– У меня денег нет, – быстро сказал Олежка и убрался из кухни, видно, боялся, что она попросит.

Олимпиада сполоснула тарелки, задумчиво сгрызла засохшую от долгого лежания, давно почищенную морковку, поставила сильно громыхнувший чайник на допотопную газовую плиту и критическим взглядом окинула мусорный пакет. Он был полон, его нужно отнести на помойку, а путь к ней неблизкий.

Помойка дому, не обозначенному на плане вечного города, не полагалась, и жильцы ходили к новым домам, следовало пройти между старыми липами, дойти до гаражей, повернуть направо, потом дорогу перейти, и готово дело!

Нести мусор можно было только вечером, потому что жильцы из «микрорайона», то есть из новых домов, стерегли свою помойку и не разрешали чужакам бросать в нее мусор. Утром наверняка там будут дежурить бабульки и выбросить не дадут. Придется идти с пакетом по Чистопрудному бульвару до метро, где есть урны.

Олимпиада повздыхала и стала готовиться к экспедиции.

Она надела ботинки, куртку, подумала, сунула в карман перчатки и взялась за пакет. Он был довольно тяжелый.

– Ты куда? – крикнул услышавший ее передвижения Олежка.

– Мусор вынести.

Он немного подумал. Олимпиада ждала. Неужели скажет, что сам вынесет?!

– Слушай, купи мне сигарет. И еще жвачку. У меня последняя подушечка осталась.

Олимпиада вздохнула:

– Где я тебе возьму сигареты? Здесь нигде не продают.

– А в продуктовом у метро. В круглосуточном! Принеси, а?

Денег на сигареты он ей, конечно, не предложил.

Ну и ладно! Ладно! Ведь мы точно знаем, что принцев не бывает! Ну, он не принц, что же теперь поделаешь?!

Олимпиада протиснулась в дверь, протащила мешок и затопала вниз по лестнице.

Да и черт с ними, со всеми принцами на свете! Олежка совсем не плохой, просто обычный парень, и, может быть, все дело в том, что они не живут вместе? Он приезжает к ней в гости и чувствует себя здесь именно гостем, а вот когда он почувствует себя хозяином…

Она вывалилась на улицу, выволокла свой мешок и, неуверенно держась на мокром льду, сделала несколько шагов.

– Весна, – сама себе сообщила Олимпиада тихонько, глубоко вздохнула, посмотрела на небо, подсвеченное снизу синим электрическим московским светом, и улыбнулась. С крыши мерно капало и пахло весной – талой водой, асфальтом и морозной свежестью. Город был далеко-далеко, а у них здесь тишина, как в деревне, и даже капает как-то по-деревенски.

Но под ногами настоящий каток! Зимой посыпали песком, который плановик Красин притаскивал с «большого строительства», затеянного по соседству, а нынче все стаяло, и от песка даже следа не осталось!

Олимпиада старательно контролировала каждый шаг и уже почти вырулила на дорожку к углу дома, когда под ноги ей покатилось что-то темное, быстрое и опасное, и, потеряв равновесие, она грохнулась на живот, на свой мусорный мешок, и то непонятное, так напугавшее ее, оказалось совсем близко.

Она зажмурилась и заколотила руками, пытаясь подняться, но не смогла. Джинсы на коленях стремительно намокали, и встать все не получалось, и в этот момент черная тень упала ей на глаза.

Никак не удавалось связать в голове то, что произошло на самом деле, с тем, что было у него на бумаге. Он не признавал никаких компьютеров и писал, разумеется, только от руки и карандашом.