– Наверное, я пришла слишком рано, – с ледяной иронией произнесла Марья Карповна. – Побеспокоила вас!

– Бог с вами, маменька, совсем нет, – пробормотал Левушка.

– Я хотела переговорить с тобой о переменах, которые намерена произвести в этом доме перед твоей женитьбой. Ты превратил его в трущобу, так не годится. Я хочу, чтобы твое жилище блистало чистотой и элегантностью, чтобы оно было достойно четы, которую вскоре ты составишь с моей дорогой Агафьюшкой.

При этих словах Аксинья с глазами, полными слез, проворно, словно мышка, выскользнула из кабинета.

– Назначения комнат менять не станем, – невозмутимо продолжала Марья Карповна. – Просто все вычистим, сделаем уборку, отремонтируем. Здесь слишком мрачно, надо оживить интерьеры. Велю Кузьме нарисовать на панелях стен в кабинете, столовой и спальне цветочные гирлянды. Он с этим справится как нельзя лучше. А таким образом сад продолжится в доме. И даже зимой у вас будет ощущение, будто вы вкушаете радости лета. Ну, что ты об этом думаешь?

– Думаю, что здесь будет очень красиво, маменька, – обреченно ответил Левушка.

– Можно приступить к работам уже завтра. Поговорю с Кузьмой прямо сейчас. Но навести порядок в доме накануне свадьбы – явно недостаточно, нужно еще навести порядок в собственной жизни. Ты должен отослать Аксинью назад в деревню.

Левушка побледнел.

– Но мне не в чем ее упрекнуть. Она прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Разумеется. Особенно усердно она трудится в постели.

– Однако, маменька…

– Любовница она тебе или нет? Отвечай: да или нет?

– Да.

– Значит, здесь ей не место.

Агафья попятилась, съежилась, вжалась в стену, стыдясь своего присутствия здесь, стыдясь самого своего существования. Не обращая на нее никакого внимания, Марья Карповна резала по живому:

– Даю тебе пять дней на то, чтобы отправить Аксинью в Степаново!

– Можно мне уйти, барыня? – прошептала Агафья.

– Нет, оставайся! Повторяю: пять дней. Иначе велю постричь ее наголо и выкинуть отсюда силой.

Угроза сопровождалась взглядом, не допускавшим сомнений в серьезности намерений Марьи Карповны. Любовь к проявлениям власти над всеми, кто противится ее воле, давно превратилась для нее в физическую необходимость. Удовлетворение, которое она получала при этом, походило на плотское. Мысль о том, что она может ошибиться, даже не приходила ей в голову. Она никогда не пыталась поставить себя на место другого человека, просто шла по жизни, вооруженная спокойствием и безмятежностью, которые позволяют людям с сильным характером не то чтобы пренебрегать колебаниями, оправданиями, страданиями окружающих, но попросту не представлять себе, что это такое… При матери Левушка совсем лишался сил, обращался в студень. Совершенно одуревший, он, заикаясь, попробовал все-таки встать на защиту Аксиньи:

– Для нее это огромное несчастье!.. Она не заслужила такого!.. Оставьте ее здесь, я – твердо обещаю! – никогда больше и не посмотрю на нее…

– Ох, знаю я, чего стоят твои обещания! Начисто отмытая свинья все равно возвращается в грязь!

– Хотите, перед иконами поклянусь?

– Не припутывай иконы к своим мерзостям!

Тогда, доведенный до отчаяния, Левушка вытащил последний козырь:

– Она беременна!

В глубине комнаты кто-то тихо вскрикнул. Это была Агафья, впрочем, тут же и вцепившаяся зубами в свой кулак. Подбородок бедняжки совсем утонул в кружевах галстука.

– Сколько месяцев? – невозмутимо поинтересовалась Марья Карповна.

– Должно быть, месяца три…

– Вот и прекрасно: родит в деревне.

– Но… – не переводя дыхания, продолжал Левушка, – но… дитя, которое она носит под сердцем, – мой ребенок!

– Во-первых, с чего ты так уверен в этом? А во-вторых, что это меняет? Какая разница, где он появится на свет: здесь или там? Мы просто постараемся, пока есть время, выдать Аксинью замуж за какого-нибудь славного мужика из Степанова или из Красного. Она хорошенькая, охотников найдется сколько угодно. Даже с незаконнорожденным на руках. Я даже… может быть… дам ей небольшое приданое… У меня, дорогой сынок, никто не смеет быть несчастным! Достаточно быть послушным – и ты получишь даже больше, чем причитается по твоим заслугам. Все крестьяне в округе мечтали бы принадлежать мне.

Марья Карповна казалась сейчас еще выше ростом, чем обычно, – наверное, оттого, что взгляд и осанка с особой силой свидетельствовали о ее довольстве собой. Внутри у Левушки все опять скрутила ненависть. Халат распахнулся на голой груди, покрытой светлой кудрявой шерстью, которая росла кустиками. Красная феска с черной кистью съехала на одно ухо. Он стал похож на гуляку-неудачника.

– Хорошо, – едва слышно пробормотал он. – Скажу Аксинье, чтобы уехала.

Уладив таким образом дело, Марья Карповна приказала, чтобы к ней немедленно привели Кузьму: она объяснит художнику, как ему следует расписать комнаты. На поиски крепостного отправилась Агафья, счастливая оттого, что появилась возможность наконец исчезнуть отсюда. Оставшись наедине с сыном, Марья Карповна вдруг очень нежно произнесла:

– Понимаешь, сынок, первое время после свадьбы супруг обязан проявлять услужливость и верность. Позже, когда он захочет развеяться, ему многое будет прощено.

Левушка поблагодарил за добрый совет. Когда явился Кузьма с шапкой в руке, Марья Карповна объяснила, чего от него ждет. Художник кивком выразил согласие, но добавил:

– Хорошо, барыня, но не кажется ли вам, что для кабинета лучше бы написать большой портрет Льва Ивановича и Агафьи Павловны? Он бы так украсил…

– Нет! – оборвала хозяйка живописца. – Портреты приносят несчастье. Погляди-ка, что случилось с моим бедняжкой мужем! Всего год прошел после того, как Арбузов нарисовал его портрет, и что? Свезли на кладбище. И собака ненадолго его пережила. Никаких портретов, ясно же говорю! Цветы! Только одни цветы везде! Пойдем – покажу тебе места, которые я для них выбрала, и…

Она остановилась, услышав дикие вопли, доносящиеся из глубины сада.

– Что это? – с ужасом спросил Левушка.

– Ах да, – равнодушно откликнулась помещица. – Должно быть, Осип и Тит разорались, – я приказала их высечь.

Алексей, читавший в своем флигеле, тоже услышал вопли, раздававшиеся в соответствии с ритмом ударов кнута. Он захлопнул книгу, спустился по ступенькам веранды и неторопливо двинулся в направлении конюшни – обычно крестьян наказывали именно там. Когда он добрался, навстречу ему вышли Осип и Тит с согнутыми спинами, на которые были наброшены рубашки, рукава свисали вниз. Оба выглядели веселыми и самоуверенными.

– Это вас только что высекли? – не веря своим глазам, спросил Алексей.

– Нас, – горделиво улыбаясь, ответил Осип. – Нас обоих, Алексей Иванович, кого ж еще?