— Тебе кажется, Сева. Ты просто ее не понимаешь, вот и все.

— А я ее понимать должен?

— А ты как думал? И понимать должен, и принимать такой, какая она есть.

— Да ничего я такого не должен! Чего ради? Мне нормальная рабочая атмосфера в коллективе нужна, а не ясельная группа с капризными детишками.

— Между прочим, если ребенок капризный, это значит, он умеет своего добиваться. А Лариса как раз из таких. Да, характер у нее неуживчивый, зато дело свое хорошо знает.

— Но она мне хамит на каждом шагу! А я этого терпеть не могу. Не хамить же ей в ответ. Тем более она какая ни есть, а женщина. Да я вообще способностью к хамству не обладаю, ты же знаешь!

— А ты не горячись, Сева. Ты отнесись к человеку спокойно. Да, она груба, она может ответить очень жестко, но по-другому она просто не умеет. Типаж такой, понимаешь? Природа. Штучное исполнение. Она ж не виновата.

— Так у всех природа… У всех штучное исполнение. Но это не значит, что можно позволять себе вольности на каждом шагу. Сдерживаться надо, уметь себя в руки взять.

— А против природы не попрешь, Сев. Ну, сдержится она пару раз, не выпустит наружу свой темперамент, накопит внутри… А потом такое выдаст, что никому мало не покажется. Нет, нельзя ей себя сдерживать. А что делать, такой человек.

— Ой, ладно, не буду в этот спор ввязываться. Знаю, что он ничем не закончится, к общей истине мы не придем. Нет, я иногда совсем тебя не понимаю, Ника… Что за пристрастие вечно всех оправдывать. Тебя послушать, так все на природу можно списать! Если человек хамит, значит, по природе такой, и ничего с этим не сделаешь, принимай его и понимай. А если я не хочу ни принимать, ни понимать? Имею право?

— Имеешь, Сева, имеешь. Но природу человеческую ты этим не переделаешь. Природа в принципе не создает плохих людей, и тем более нет ни у кого права их распределять по оценочно-комфортному признаку.

— Ладно, сдаюсь. Иначе мы просто погрязнем в твоей философии. Да, Лев Николаевич тебя бы точно одобрил, да…

— Какой Лев Николаевич?

— Какой, какой! Толстой Лев Николаевич! Ты ведь и от меня сейчас требуешь непротивления злу насилием! И с этим тоже… С новеньким менеджером. Тоже уволить его не дала! Хотя следовало бы! Такого клиента из-за него чуть не потеряли!

— Но мальчик только после института, не знает еще ничего…

— Хороша постановка вопроса — после института не знает ничего! А зачем тогда пять лет в институт ходил? Сама-то слышишь, о чем говоришь?

— Я слышу, Сева. И знаю, чему нынче в институтах учат. То есть, по сути, ничему и не учат. Он ведь даже не знал, как платежное поручение выглядит. И о программе учета только понаслышке имел представление.

— Ну так и я о том же!

— Зато он способный мальчик, я сама его всему научу. Из него толк будет, я знаю. Он же не виноват, что в институтах нынче не учеба, а профанация типа «отвяжись». Он хороший, Сев.

— Ага. Типаж — природа, штучное исполнение. Понятно. Можешь не продолжать.

— Я очень рада, что тебе понятно.

— Да ну тебя…

— А вы что, ссоритесь, родители? — прозвучал за их спинами голос Матвея.

Они и не слышали, как сын подошел. Увлеклись. Глянули на него удивленно.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы мы ссорились? — спросил Сева, глядя с улыбкой на Матвея.

— Нет, не слышал. Но вы так громко спорили.

— Спорить — это одно. А ссориться — это другое. Мы с мамой часто спорим — это да. Зато никогда не ссоримся. Усвоил?

— Вполне. Да я просто так спросил, пап. А еще я спросить хотел… Что мне бабушке на день рождения подарить? Может, мне ее на футбол сводить, а? Денег на билеты дадите?

— Ну насчет футбола я очень сомневаюсь, конечно, — насмешливо протянула Ника, глядя на Севу.

— Хм… а почему нет? — не поддержал ее Сева. — Вдруг ей понравится? Она у нас дама темпераментная, заразится футбольным азартом, начнет свистеть и ногами топать. А если еще банку пивка ей подсунуть, немецкого, холодненького. Да не одну.

— Сев, не увлекайся, — быстро метнула Ника свой взгляд с лица сына на лицо мужа. — Не учи ребенка плохому. И не надо с ним говорить в таком тоне о бабушке.

— Да ладно… — глянул Матвей на мать снисходительно, — чего ты, в самом деле?.. Во-первых, я умею понимать папин юмор. Во-вторых, бабушка бы такой юмор правильно заценила. В-третьих, я уже не ребенок, мам! Мне тринадцать лет, между прочим.

— Ешь, не ребенок. Папе давно пора по делам ехать. А подарок для бабушки потом обсудим.

— Кстати, ты не займешься этим вопросом? — повернулся к ней Сева. — Если уж ты сегодня домохозяйка. По-моему, самое домохозяйское дело и есть — по магазинам шастать.

— Ладно, займусь… А что купить-то в подарок бабушке? Хоть примерно?

— Не знаю. Тебе виднее.

— Ничего себе… Ты же сын! Ты должен знать.

— Да ну… Она давно уже перелюбила меня на тебя. Вот и давайте меж собой с подарками разбирайтесь, девочки. А мне что? Мне некогда.

— Хм… Как папа смешно сказал — перелюбила! — глянул на Нику Матвей, округлив глаза. — Это как, мам? Это хорошо или плохо?

— Это замечательно, Матвей, — ответил сыну за Нику Сева. — Это, знаешь, такой особенный случай, возможный только в отдельно взятой семье. Игра природы, штучное исполнение обычно типичных взаимоотношений.

— А я не хочу, чтобы мама меня на кого-нибудь перелюбила…

— Если не хочешь, значит, не перелюбит.

— А ты хотел?

— А меня и не спрашивали… — рассмеялся Сева, озабоченно взглянув на часы. — Но если честно, я не очень сопротивлялся. Ладно, хватит болтать. Давай, ешь свои блинчики и погнали. Я и правда везде опаздываю.

Оставшись одна, Ника медленно вышла на крыльцо, потянулась, высоко задрав голову. Небо было чистым и ясным, день опять обещал быть жарким.

Вообще, странная погода для конца августа — тихо, безветренно, солнце шпарит почем зря. Непривычно как-то. В конце августа полагается приятная прохлада, начинающийся листопад, запахи вкусной грибной земли после ночного дождя и легкие паутинки в хрустальном воздухе. И где это все? Куда делось? Природа передумала жить по своему циклу? И радости нет никакой от затянувшейся на весь август жары, так же, к примеру, как от зажившегося в доме гостя — вроде неплохой человек и никому не мешает особо, но скорей бы уехал.

А может, август и ни при чем? Будет осень, не денется никуда — подумаешь, днем позже, днем раньше. Просто настроение такое — неустойчивое. И на душе тревожно, кошки скребут. Нет, с кошками-то как раз все понятно, сама себе память разворошила, никто не заставлял. И давнее чувство вины нашло лазейку, выползло на свет божий, потребовало внутреннего с ним диалога. Любит оно подпитываться мучительным внутренним диалогом, хлебом не корми. Прикрикнуть на него, что ли? Кулаком погрозить? Все ведь давно переговорено. Как тогда Маргарита Федоровна ей сказала? «Ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой»? Да, любовь побеждает ложь, перерабатывает с годами. Вот и молчи, треклятое чувство вины, нельзя меня привлекать к ответственности за давностью лет. Амнистия мне вышла, понятно? И вообще, пора ехать за подарком любимой свекрови.