* * *

Я впервые посетил Шри-Ланку в апреле 1956 года по пути в Лондон. Я остановился в расположенном у моря отеле Galle Face – лучшем местном отеле британской эпохи. Я прохаживался по улицам Коломбо, в котором было немало впечатляющих общественных зданий, многие из которых совсем не пострадали от войны. Так как генерал Маунтбеттен во время войны расположил свою ставку в Канди, на Цейлоне, остров располагал большим количеством ресурсов и лучшей инфраструктурой, чем Сингапур.

В том же году Соломон Уэст Риджвей Диас Бандаранаике, лидер новой Партии свободы, победил на выборах и стал премьер-министром. Он пообещал сделать сингальский язык государственным, а буддизм – национальной религией. Он был так называемым коричневым пукка-сахибом, то есть сингалом, родившимся в христианской семье и получившим образование на английском языке. Он решил вернуться к своим корням и принял буддизм, а также стал поборником сингальского языка. Это стало началом упадка Цейлона.

Тогдашний глава правительства Сингапура Лим Ю Хок пригласил меня встретиться с ним за ужином. Бандаранаике, щеголеватый человек небольшого роста, хорошо одетый, с хорошо поставленной речью, ликовал по поводу победы на выборах. Сингальское большинство вручило ему мандат доверия, чтобы превратить Цейлон в общество, основанное на местных ценностях и традициях. Это было реакцией против общества «коричневых сахибов» – политической элиты, которая, получив власть, во всем подражала англичанам, копируя их образ жизни. Премьер-министр сэр Джон Котелавала, которого сменил Бандаранаике, каждое утро катался на лошади. Казалось, Бандаранаике не беспокоило, что тамилы, жившие на полуострове Джафна, и другие национальные меньшинства в результате провозглашения сингальского языка государственным окажутся в худшем положении; или чувства, которые испытывали в результате придания буддизму статуса государственной религии тамилы-индуисты, мусульмане и христиане-бургеры (потомки голландцев и местных жителей). Он был когда-то президентом Оксфордского союза и говорил так, будто все еще находился в Оксфордском дискуссионном клубе. Я не удивился, когда три года спустя он был убит буддийским монахом. Думаю, была своя ирония в том, что убийство совершил буддийский монах, который был недоволен медленными темпами становления буддизма в качестве государственной религии.

На последовавших за его гибелью выборах в результате голосования, основанного на симпатии к погибшему мужу, его вдова Сиримаво Бандаранаике стала премьер-министром. Она оказалась менее разговорчивым, но куда более жестким лидером. Когда я встретился с ней на Цейлоне в августе 1970 года, то обнаружил, что она была решительно настроенной сторонницей Движения неприсоединения. Цейлон выступал за вывод всех американских войск из Южного Вьетнама, Лаоса, Камбоджи и за создание в Индийском океане зоны, свободной от ядерного оружия и конфликтов великих держав. Будучи младшим по возрасту, я терпеливо объяснял различие между ее взглядами и моей внешнеполитической позицией. Если бы Южный Вьетнам попал в руки коммунистов, то возникла бы угроза Кампучии, Лаосу и Таиланду. Сингапуру также угрожала бы серьезная опасность. Подрывная деятельность коммунистов распространилась бы на Малайзию, а это привело бы к серьезным последствиям для Сингапура. Другие великие державы региона, Китай и Япония, могли бы увеличить свои военно-морские силы. Поэтому мы не могли поддержать эту благородную идеологию, ибо это было чревато серьезными последствиями для нашего будущего. В результате Сингапур считал необходимым оставаться в рамках Оборонного соглашения пяти держав, которое обеспечивало нашу безопасность.

Ее племянник Феликс Бандаранаике был советником по международным проблемам. Яркий, но неглубокий, он доказывал, что удачное географическое положение и история принесли Цейлону благословенный мир и безопасность, так что только 2,5 % государственного бюджета тратилось на оборону. Любопытно, что бы он сказал в конце 80-х годов, когда более половины бюджета шло на закупку вооружений и содержание вооруженных сил, чтобы бороться с повстанцами-тамилами на полуострове Джафна.

Остров Цейлон был образцовым государством Британского Содружества наций. Англичане тщательно подготовили его к независимости. После окончания Второй мировой войны это была хорошая страна среднего размера с населением менее 10 миллионов человек. Население имело относительно высокий уровень образования, в стране было два приличных университета – в Коломбо и Канди, где преподавание велось на английском языке. Цейлон располагал государственной службой, в которой работали в основном местные жители, а у населения имелся опыт представительской демократии, развивавшейся с начала 1930-х годов, когда стали проводиться выборы в городские советы. Когда в 1948 году Цейлон получил независимость, он стал классической моделью постепенного перехода к независимости.

Увы, все пошло не так. Во время своих визитов на протяжении многих лет я наблюдал, как многообещающая страна приходила в упадок. Демократическая система, построенная по принципу «один человек – один голос», не решила проблемы межнациональных отношений, которая была главной. Восьмимиллионное сингальское большинство всегда имело возможность победить на выборах двухмиллионное тамильское меньшинство. Сингалы сделали свой язык государственным, провозгласили буддизм государственной религией в стране, где до того не было официальной религии. Будучи сторонниками индуизма, тамилы почувствовали себя уязвленными.

В октябре 1966 года, возвращаясь с конференции премьер-министров в Лондоне, я посетил Коломбо, чтобы встретиться с премьер-министром Дадли Сенанаяке. Он был благородным, несколько отстраненным и придерживавшимся фаталистских взглядов пожилым человеком. Когда мы играли в гольф в бывшем Королевском гольф-клубе Коломбо, он извинился за построенные на пространствах между лужайками хижины и пасшихся там коров и коз. Сенанаяке сказал, что это было неизбежным следствием демократии и выборов: он не мог оправдать перед избирателями сохранение открытых, незастроенных лужаек в центре города. Он отправил меня на поезде в Нувара Элия, который когда-то был прекрасным горным курортом. Это был наиболее поучительный урок того, что случилось со страной после независимости. Пища, которую сервировали в специальном вагоне поезда, была несвежей. Поданные крабы испортились и воняли. Я немедленно пошел в туалет, и меня вырвало – это и спасло. В Нувара Элия я остановился в резиденции бывшего британского губернатора. Дом обветшал. Возможно, когда-то это было прекрасно ухоженное здание с розами в саду (некоторые оставались до сих пор), который выглядел так, будто находился где-то в английских лесах. На высоте примерно полутора километров над уровнем моря ощущалась приятная прохлада. Я играл в гольф на когда-то прекрасном поле, но, как и в Коломбо, на нем также были построены хижины, паслись козы и коровы.

За обедом мудрый грустный старый сингал объяснил, что то, что случилось, было неизбежным результатом выборов. Сингалы хотели стать господствующей расой, они хотели занять прежде занимаемые англичанами должности управляющих чайными и кокосовыми плантациями и занимаемые тамилами высшие должности государственных служащих. Стране пришлось пройти через трагедию превращения сингальского языка в государственный. За это они дорого заплатили, переводя все и вся с английского языка на сингальский и тамильский. Это оказалось долгим и хаотичным процессом. В университетах преподавание велось на трех языках: на сингальском для большинства студентов, на тамильском – для студентов-тамилов с полуострова Джафна и на английском – для бургеров. В Университете Канди я обратился к проректору с вопросом о том, как три инженера, получившие образование на трех разных языках, станут вместе работать, к примеру, на строительстве моста. Он был бургером по происхождению и носил галстук с эмблемой Кембриджского университета, так что я понял, что он имел степень доктора наук. Он ответил: «Сэр, это является политическим вопросом, на который должны ответить министры». Я спросил его об учебниках. Он объяснил, что основные учебники переводились с английского на сингальский и тамильский всегда с опозданием на три-четыре издания.