— Ты к нему ревнуешь, верно?

— Ты чертовски права.

— Я никогда с ним не спала. И не хотела. — И после паузы добавила совершенно серьезно: — Никогда не лягу в одну кровать с мужчиной, который выливает на себя так много одеколона.

— Рад слышать. Я все равно ревную.

— Могу я задать вопрос, откуда ты…

— Нет. Я на него не отвечу. — Возможно, мне не следовало говорить ей так много, но я не мог остановиться. И если честно, при необходимости я бы все повторил. — Но я скажу тебе кое-что еще. Ты сможешь это проверить через пару дней. Эдлай Стивенсон[143]и русский представитель в ООН выступят перед Генеральной Ассамблеей. Стивенсон покажет огромные фотографии пусковых ракетных установок, которые русские строят на Кубе, и попросит русского представителя объяснить, почему русские утверждают, что ничего там не строят. Русский парень скажет что-то вроде: «Вам придется подождать, я не могу ответить, не получив точного перевода вашего вопроса». И Стивенсон, который знает, что этот парень владеет английским не хуже его, произнесет фразу, которая войдет во все учебники по истории наряду с «не стреляйте, пока не увидите белки их глаз»[144]. Он скажет русскому парню, что готов ждать, пока не замерзнет ад.

Она с сомнением посмотрела на меня, повернулась к столику у кровати, увидела прижженную пачку «Винстона» поверх горы окурков.

— Думаю, у меня закончились сигареты.

— Придется потерпеть до утра, — сухо ответил я. — Мне представляется, что ты выкурила недельную норму.

— Джордж? — Голос звучал тихо и смиренно. — Ты останешься со мной на ночь?

— Мой автомобиль припаркован на твоей…

— Если кто-то из особо любопытных соседей откроет рот, я объясню им, что ты приехал повидаться со мной после речи президента, а потом двигатель не завелся.

С учетом того, как нынче работал двигатель «санлайнера», это объяснение представлялось правдоподобным.

— Твоя внезапная озабоченность правилами приличия означает, что ты перестала тревожиться об атомном Армагеддоне?

— Не знаю. Знаю только, что не хочу оставаться одна. Я готова заняться с тобой любовью, если смогу этим удержать тебя, но не думаю, что мы получим удовольствие. У меня ужасно болит голова.

— Ты не должна заниматься со мной любовью, милая. У нас же не деловые отношения.

— Я не говорю…

— Ш-ш-ш. Я принесу тебе аспирин.

— И загляни на аптечный шкафчик, хорошо? Иногда я оставляю там пачку сигарет.

Пачка нашлась, но к тому времени, когда Сейди сделала три затяжки — сигарету раскурил ей я, — ее глаза осоловели и она задремала. Я взял сигарету из ее пальцев и затушил о нижнюю часть склона Раковой горы. Потом обнял Сейди и лег рядом с ней. Так мы и заснули.

Проснувшись при первых лучах зари, я обнаружил, что ширинка брюк расстегнута и умелая рука исследует содержимое трусов. Повернулся к Сейди. Она спокойно смотрела на меня.

— Мир пока на месте. Мы тоже. Приступай к делу. Только нежно. Голова все еще болит.

Я выполнил ее просьбу и постарался растянуть удовольствие. Мы оба старались растянуть удовольствие. В конце она вскинула ноги, и ее ногти вонзились в мои лопатки. Это означало: О дорогой, о Господи, о милый.

— Кем угодно, — шептала она, и от ее дыхания я содрогался, кончая. — Ты можешь быть кем угодно, делать что угодно, только скажи, что ты останешься. И что все еще любишь меня.

— Сейди… я и не переставал тебя любить.

Мы позавтракали на кухне, прежде чем я вернулся в Даллас. Я сказал, что действительно перебрался в Даллас и, хотя еще не поставил себе телефон, сообщу ей мой новый номер, как только он у меня появится.

Она кивнула, повозила по тарелке яичницу.

— Я поступлю, как и говорила. Не буду больше задавать вопросы о твоих делах.

— Наилучший вариант. Не спрашивай — и не услышишь.

— Что?

— Не важно.

— Только скажи мне еще раз, что делаешь доброе дело.

— Да, — кивнул я. — Я из хороших парней.

— Но когда-нибудь ты сможешь мне рассказать?

— Надеюсь. Эти фотографии, которые он прислал…

— Я разорвала их этим утром. Больше не хочу о них говорить.

— Мы и не будем. Но я хочу, чтобы ты подтвердила, что никаких других контактов, за исключением письма, у тебя с ним не было. Что сюда он не приезжал.

— Не приезжал. И письмо, если судить по штемпелю, отправлено из Саванны.

Я это заметил. Но заметил и другое: со дня отправления прошло почти два месяца.

— Он не из тех, кто способен на непосредственную конфронтацию. Умом он смел, но по натуре трус.

Я решил, что это логичный вывод. Послать такие фотографии — классический пример пассивно-агрессивного поведения. Однако Сейди не сомневалась, что Клейтон не узнает, где она работает и живет, и в этом ошиблась.

— Поведение людей с неуравновешенной психикой предсказать трудно, дорогая. Если увидишь его, немедленно позвони в полицию, хорошо?

— Да, Джордж. — В голосе слышалось раздражение. — Мне нужно задать тебе один вопрос, и больше мы не будем к этому возвращаться, пока ты не сочтешь нужным все мне рассказать. Если сочтешь.

— Хорошо. — Я уже пытался найти ответ на очевидный для меня вопрос, готовый сорваться с ее губ: Ты из будущего, Джордж?

— Он может показаться тебе безумным.

— Мы пережили безумную ночь. Спрашивай.

— Ты… — Она рассмеялась, потом начала собирать тарелки. Пошла с ними к раковине и спросила, повернувшись ко мне спиной: — Ты человек? С планеты Земля?

Я поднялся, подошел к ней, обнял, обхватив ладонями груди. Поцеловал в шею.

— Абсолютно, с пяток до макушки.

Она повернулась. Смотрела на меня очень серьезно.

— Могу задать еще один?

Я вздохнул.

— Валяй.

— Одеваться на работу мне надо минут через сорок. У тебя, случайно, нет еще одного презерватива? Думаю, я нашла лекарство от головной боли.

Короче, потребовалась угроза атомной войны, чтобы вновь свести нас вместе… Ну до чего романтично!