Первым побуждением Сергия было заручиться помощью индийского князя и немедля отправиться вызволять Лаэль; однако со скамьи он встал уже не слепым влюбленным. И не то чтобы любовь его остыла — о нет! Но прежде чем раскрыть другим тайну, нужно было кое-что сделать. Например, раньше любопытство его так и не разыгралось в достаточной степени, чтобы понудить заглянуть в цистерну. Разве не стоило убедиться в том, что ее можно использовать для предполагаемого им злодейства? Сергий развернулся и стремительно зашагал обратно — вниз по лестнице, вверх по террасам, через Ипподром. Тут его поразила одна мысль: насколько неуместно будет предстать перед хранителем цистерны в нынешнем его одеянии, ведь потом Демид с легкостью его опознает. А потому Сергий вернулся в монастырь и переоделся обратно в черную рясу и клобук.

По ходу дела ему еще раз пришлось пройти мимо двери игумена, и это натолкнуло его на новую мысль. Если его усилиями Демид будет обличен, что станется с его отцом? Если в неизбежном противостоянии тот станет защищать сына — а что может быть естественнее? — не встанет ли братство на его сторону? И как тогда ему, Сергию, чужеземцу, юному, не имеющему никакого влияния, сражаться с целой общиной, имеющей большой вес в городе, а главное — на верхах, во Влахерне?

Надо сказать, что при этой мысли походка молодого человека утратила свою упругость, он заметно понурил голову, и новообретенной любви пришлось потесниться, чтобы дать место далеко не безосновательным опасениям. Однако он зашагал дальше — из ворот обители, а потом в сторону цистерны.

Прибыв на место, он с сомнением оглядел деревянную постройку. Двери были отворены, внутри сидел хранитель, постукивая палкой по вымощенному кирпичом полу, — человек среднего роста, довольно обаятельного вида.

— Я иноземец, — обратился к нему Сергий. — Цистерна, насколько я знаю, открыта для всех. Могу я ее осмотреть?

— Да, открыта, осматривай сколько вздумается. Двери в конце прохода ведут во двор. Если не сумеешь отыскать лестницу, кликни меня.

Сергий опустил мелкую монету в ладонь хранителя.

Двор, довольно просторный, был вымощен желтым римским кирпичом. Продолговатая выгородка, не имеющая перил и расположенная в центре, обозначала, где можно спуститься к воде. Крыши над ней не было, ничто не мешало свету падать внутрь с синих небес, вот только в одном углу был выстроен небольшой навес, куда едва помещался паланкин, прислоненный шестами к стене. Сергий обратил внимание на паланкин и на шесты, потом посмотрел вниз, в проем под выгородкой, и увидел там четыре каменные ступени, которые вели к площадке со стороной около метра. Заметив, что оттуда можно спуститься ниже, он сошел на площадку, постоял там, убедился, что лестница находится на восточной стене цистерны. Свет уже угасал. Двигаясь осторожным шагом, ибо ступени были скользкими, он насчитал четырнадцать ступеней до следующей площадки, той же ширины, но добрых три метра в длину, частично залитой водой. Дальше ходу не было. Сергий встал и огляделся.

Да, не видно было почти ничего, однако его поразило ощущение простора и долговечности. Перед ним лежало темное гладкое полотно, довольно быстро терявшееся в темноте. Метрах в четырех стояли, отделенные друг от друга примерно таким же расстоянием, две гигантские колонны — они возвышались над недвижными водами, гладкие, призрачно-серые. За ними просматривались другие такие же, наводя на мысль о множестве рядов, — дальние казались лишь полосами неопределенного цвета, видевшимися все более смутно. Внизу взгляду не на чем было задержаться. Подняв глаза вверх, к кровле, Сергий смог различить в полутьме кирпичный свод, выпростанный из коринфских капителей ближайших колонн, и тут же понял, что кровля опирается на систему сводов и размерами может быть очень велика. Но как ему, стоящему на площадке у восточного края цистерны, расчислить форму, длину, ширину этого безграничного пространства? Наклонившись, он напряг зрение и вгляделся в даль, но противоположной стены видно не было — ее скрывала непроницаемая тьма. Сергий на пробу набрал полные легкие воздуха — он был сырым, но не тяжелым. Тогда он изо всех сил топнул ногой — под сводами послышался гул, но и только. Он позвал: «Лаэль, Лаэль!» — безответно, хотя он вслушивался, обратив в слух всю свою душу. После этого он отказался от мысли поверить звуком размеры огромной рукотворной каверны и задержался там на некоторое время, бормоча:

— Возможно, возможно! В конце этого ряда колонн, — он предпринял последнее безнадежное усилие рассмотреть этот самый конец, — может находиться плавучий домик, и она… — Он стиснул руки и содрогнулся от нового убийственного позыва. — Помоги ей Господи! Нет, помоги мне, Господи! Если она все еще там, а я в это верю, я ее отыщу.

Вернувшись во двор, он снова обратил внимание на паланкин.

— Я тебе премного обязан, — сказал он хранителю, сидевшему у двери. — А сколько лет этой цистерне?

— Говорят, ее строительство началось при Константине, а завершилось при Юстиниане.

— Ее больше не используют?

— Ведра опускают через отверстия в крыше.

— Известны ли тебе ее размеры?

Хранитель рассмеялся и с жаром заколотил палкой по полу:

— До конца я никогда не добирался — смелости не хватало — и не знаю никого, кто это проделывал. Говорят, там тысяча колонн, а вода поступает из некой реки. А еще говорят, что те, кто уплывал туда на лодках, никогда не возвращались, что там водятся призраки, вот только про эти истории я тебе ничего не скажу, потому что и сам ничего не знаю.

С этим Сергий ушел.

Всю следующую ночь Сиама, не отнимавший уха от дверей хозяина, слушал мерный перестук шагов внутри. Порой они замедлялись, однако не смолкали ни на миг. Бедный слуга и сам был страшно измучен. Сочувствие — тяжкое бремя, да еще и неспособное облегчить бремя, им вызванное.

Завтра порой наступает медленно, однако всегда наступает. Время — мельница, и завтра — лишь пыль, оставшаяся от помола. Уэль поднялся рано. Спал он крепко. Первое, что он сделал, — это отправил к князю всех писцов, которых обнаружил на рынке, и вскоре город уже пестрел новыми объявлениями:

Новые объявления вызвали сильный переполох, однако поиски не достигли размахов предыдущего дня. Казалось, все уже осмотрено. Мужчины и женщины высыпали на улицы и пустились в разговоры про индийского князя. К десяти часам обо всем, что было о нем известно, да и о многом другом уже посудачили вдоволь, и, доведись ему услышать выводы, к которым пришли сплетники, он бы больше никогда не улыбнулся. Все в единодушном согласии объявили, что он — индус, несметно богатый, но никакой не князь, и его заинтересованность в судьбе похищенной девушки проистекает из порочной связи. Последняя сплетня, самая из всех вредоносная, возможно, исходила от Демида.