— Ладно, хватит, — сказал он вслух. — Время двигать назад.

А потом подумал: Первый признак безумия. Начинаешь разговаривать сам с собой. Он спустился еще на несколько ступенек, а потом просто спрыгнул на землю. Он посмотрел на палку, которую держал в руке, и почувствовал себя маленьким мальчиком, для которого любая палка — копье или меч. Мог бы срезать эту хреновину с любого другого дерева, подумал он. Какая разница, что одно дерево, что другое. Кто бы еще эту разницу заметил?

И тут же пришла следующая мысль: Мистер Мирр заметил бы, наверняка.

Он отнес лестницу обратно к дому. Краем глаза он как будто уловил какое-то движение и тут же поднял голову и заглянул в окно, в темную комнату, заставленную ветхой мебелью, с осыпавшейся со стен штукатуркой — и на секунду, словно во сне, ему показалось, что он видит трех женщин, которые сидят рядком на кушетке в дальнем, темном конце комнаты.

Одна из них вязала. Другая смотрела прямо на него. Третья вроде спала. Та женщина, что смотрела на него, расплылась в улыбке, в улыбке совершенно невероятной, которая, казалось, располосовала лицо поперек, от уха до уха. А потом поднесла большой палец себе к горлу и аккуратно провела им — от уха до уха.

По крайней мере так ему показалось, на долю секунды, потому что когда буквально через мгновение он посмотрел внимательнее, в комнате не оказалось никого и ничего, кроме полусгнившей мебели, засиженных мухами картин и клубков пыли. Совсем никого.

Он протер глаза.

Градд пошел обратно к своему «Форду-Эксплореру» и забрался внутрь. Палку он бросил на обитое белой кожей пассажирское сиденье. Повернул ключ зажигания. Часы на приборной панели показывали 6:37 утра. Он нахмурился и сверился с наручными часами, которые мигнули и показали 13:58.

Прекрасно, подумал он. Значит, я провел здесь либо восемь часов, либо минус одну минуту. Подумать-то он об этом подумал, но на самом деле решил про себя, что объяснение здесь может быть одно-единственное: оба прибора по какому-то дурацкому совпадению начали вести себя неподобающим образом.

А между тем тело Тени на дереве начало кровоточить. Рана была в боку. Кровь шла медленно и была густая и черная, как патока.

Вершину Сторожевой горы закрыли облака.

Белая сидела в стороне от основной толпы, собравшейся у подножия, и смотрела, как над холмами на востоке занимается заря. Вокруг запястья левой руки у нее была вытатуирована цепочка из синих незабудок, и незаметно для себя она потирала их большим пальцем правой.

Вот и еще одна ночь пришла и ушла, и ничего не случилось. Народ по-прежнему прибывал, поодиночке, по двое. Прошедшей ночью подошло еще несколько существ, с юго-запада, включая двоих младенцев ростом с яблони, и еще что-то такое, что она увидела только краем глаза: больше всего оно было похоже на отрубленную человеческую голову размером с «Фольксваген-жук». И все они растворились в лесу у подножья горы.

Никто их здесь не беспокоил. Во всем окружающем мире никто, судя по всему, даже не обратил внимания на то, что все они здесь собрались: она представила себе, как туристы смотрят из Рок-сити в свои платные бинокли и не видят у подножия ничего, кроме деревьев, кустов и камней, притом, что прямо перед ними разместился довольно обширный и многолюдный лагерь.

Холодный утренний ветер донес до нее дымок от костра и запах подгоревшего бекона. Кто-то в дальнем конце лагеря заиграл на гармонике, и она невольно вздрогнула от этого звука — и улыбнулась. В рюкзаке у нее была книга в мягкой обложке, и она ждала, пока небо посветлеет настолько, что можно будет читать.

В небе, прямо под облаками, были видны две точки: одна побольше, другая поменьше. Рассветный ветер брызнул ей в лицо мелкой дождевой пылью.

Из лагеря в ее сторону вышла босоногая девушка. Она остановилась у дерева, задрала юбки и присела на корточки. Когда она закончила, Белая поприветствовала ее. Девушка подошла ближе.

— Доброго вам утра, леди, — сказала она. — Теперь уже скоро, скоро начнется битва.

Кончиком розового языка она провела по ярко-алым губам. К плечу у нее кожаным ремешком было привязано воронье крыло, а на шее, на цепочке болталась воронья же лапка. Руки у нее были сплошь в татуировках: в кривых линиях, узорах и сложносочиненных узлах.

— Откуда ты знаешь?

Девушка усмехнулась.

— Я Маха, я Морриган.[129]Когда приближается война, я это чувствую — в воздухе. Я богиня войны, и я вам говорю: сегодня прольется кровь.

— А, понятно, — сказала Белая. — Хорошо. Значит, вот ты где.

Она смотрела на маленькую точку в небе, которая ринулась прямо на них, падая с неба как камень.

— И мы сразимся с ними, и мы их убьем, всех до единого, — сказала девушка. — И головы их станут нашей добычей, а глаза и трупы пойдут на корм воронам.

Точка превратилась в птицу, которая, раскинув крылья, неслась прямо к ним, оседлав струю утреннего ветра.

Белая склонила голову набок.

— А что, у богинь войны есть какой-то тайный способ заранее знать, чем все кончится? — спросила она. — Кто кого победит? Кому чья голова достанется?

— Нет, — сказала девушка. — Я только битву чувствую, и больше ничего. Но мы победим. Разве не так? Мы просто должны победить. Я видела, что они сделали с Отцом Всех. Теперь — либо они, либо мы.

— Ну да, — сказала Белая. — Наверное, так и есть.

Девушка еще раз улыбнулась в светлеющих предрассветных сумерках и ушла обратно в лагерь. Белая опустила руку вниз и дотронулась до зеленого побега, который пробил землю и выглянул вверх, острый, как лезвие ножа. Как только она до него дотронулась, он начал расти, раскрываться, изгибаться и меняться на глазах — пока под рукой у нее не оказался зеленый бутон тюльпана. Когда солнце взойдет повыше, цветок распустится.

Белая подняла голову и посмотрела на ястреба.

— Эй, помощь не нужна? — спросила она.

Ястреб сделал круг футах в пятнадцати над ее головой, скользнул вниз, приземлился неподалеку и уставился на нее круглыми безумными глазами.

— Привет, красавчик! — сказала она. — А теперь покажись-ка мне в своем истинном обличье, а?

Ястреб неуверенно скакнул в ее сторону, и — перед ней был уже не ястреб, а молодой человек. Он посмотрел на нее, потом перевел взгляд вниз, на траву.

— Ты? — спросил он. Взгляд его бродил где угодно: по траве, по небу, по кустам. Но только не по ней.

— Я, — кивнула она. — А что со мной такое?

— Ты… — Он запнулся. Было такое впечатление, что он пытается собраться с мыслями; по лицу у него время от времени пробегало довольно странное выражение. Он слишком много времени провел в птичьем облике, подумала она. Он забыл, как быть человеком. Она терпеливо ждала. И вдруг он сказал: — Пойдешь со мной?