Дженни, разумеется, была, по её собственному выражению, «не из тех, которые позволяют собой пренебрегать», — и разными способами мстила за обиду. Она совершенно отложила в сторону всякие попытки угодить Дэвиду: возвращаясь домой по вечерам, он находил потухший камин, а ужина ему не оставляли совсем. То, что он никогда не жаловался и не затевал ссор, больше всего злило Дженни. В такие вечера она делала всё, что могла, чтобы вызвать его на ссору, а когда это ей не удавалось, она принималась пилить его.

— А знаешь ты, что я зарабатывала во время войны четыре фунта в неделю? Это вдвое больше, чем ты теперь зарабатываешь.

— Я взял эту работу не ради денег, Дженни.

— Я за деньгами не гонюсь, и тебе это известно. Я не мелочна и не скупа. Помнишь, перед свадебной поездкой я подарила тебе костюм? Да, вот была умора, пришлось дать мужу приданое!.. И тогда уже от тебя не было никакого прока. Я бы на твоём месте не считала себя мужчиной, если бы не способна была каждую неделю приносить домой приличную сумму денег.

— У каждого своя мерка, Дженни.

— Разумеется! — (С крайним озлоблением:) — Я могла бы получить место в любую минуту, как только захочу. Сегодня утром я просмотрела газеты и нашла там полдюжины объявлений о местах, которые я легко могла бы занять. Да что говорить! Место продавщицы в галантерейном магазине я могла бы найти, когда угодно.

— Потерпи, Дженни, быть может, я окажусь не таким никчёмным человеком, как ты думаешь.

Если бы Дженни лучше разбиралась в положении вещей, то, истолковав его по-своему, могла бы успокоиться и запастись терпением. Дэвид успешно работал с Геддоном. Он сопровождал его на все собрания в районе, и обычно его просили выступать. В Сегхилле он выступал перед аудиторией в полторы тысячи человек по вопросу о резолюциях, принятых в Сауспорте. Геддон был озадачен решениями январской конференции и предоставил Дэвиду обсуждение всего дела. Это выступление Дэвида превратилось в настоящий триумф. Он говорил понятно, живо, дельно, с странной искренностью. По окончании митинга, когда он сошёл с трибуны, его окружило множество людей, которые, к его удивлению, хотели непременно пожать ему руку. Джек Бриггс, сегхилльский старшина, семидесятишестилетний старец, закалённый в невзгодах и выпивший на своём веку невероятное количество пива, тряс его руку до тех пор, пока она не заболела.

— Ей-богу, — прокаркал старый Джек на местном диалекте, — ты чертовски хорошо говорил, парень! Немало я слыхал речей, но такой хорошей ни разу. Ты далеко пойдёшь, дружище!

То же самое утверждал Геддон. Казалось невероятным, что Геддон, человек озлобленный и необразованный, не завидует успехам Дэвида. А между тем это было так. У Геддона было мало друзей, его грубость отталкивала всех, кроме самых стойких из знавших его людей. К Дэвиду же он сразу почувствовал расположение. Геддон видел незаурядный ум и бескорыстие Дэвида, и так как он хорошо знал низость человеческую, то невольно полюбил Дэвида. Он инстинктивно чувствовал, что перед ним человек, нашедший своё призвание, прирождённый оратор, не заносчивый, проницательный, и искренний, умный и глубоко серьёзный, — человек, который мог бы многое сделать для своих ближних. И Геддон, казалось, сердито уговаривал сам себя: «Ради бога, не проявляй же ты низости, и злобы, и зависти, а сделай всё, что можешь, чтобы поддержать этого человека!»

И никто иной, как Геддон, с восторгом читал отчёты о заседаниях слискэйльского городского управления, печатавшиеся в тайнкаслских газетах. Тайнкаслские газеты «открыли» Дэвида, и его поход против превосходно организованных злоупотреблений в Слискэйле был для них манной небесной в мёртвый сезон. Время от времени тайнкаслские газеты яркими красками расписывали Дэвида и его подвиги, под заголовками вроде: «Переполох в слискэйльском муниципальном совете», «Слискэйльский смутьян опять за работой!».

Геддон закатывался злорадным смехом, читая об остроумных выпадах Дэвида. Выглядывая из-за газеты, спрашивал:

— Вы в самом деле так и сказали этому мерзавцу, Дэвид?

— Именно так и сказал, Том…

— Хотел бы я видеть физиономию Ремеджа, когда вы ему сказали, что эта его, к чёртовой матери, бойня не годится даже для того, чтобы убивать там свиней!

Врождённая скромность Дэвида больше всего способствовала его хорошим отношениям с Геддоном. Первые же признаки самонадеянности и чванства навеки убили бы дружбу его с Геддоном. Но он их не обнаруживал, и поэтому Том вырезывал из тайнкаслской газеты «Аргус» самые любопытные заметки о Дэвиде и посылал их своему старому приятелю Гарри Нэдженту, многозначительно отчёркивая их синим карандашом.

Дженни ничего обо всём этом не знала. И Дженни была в нетерпении. Рассеянность Дэвида она принимала за пренебрежение к ней, и это мнимое пренебрежение её бесило. Так бесило, что она считала себя вправе искать утешения в лечебном портвейне Мэрчисона. К весне 1919 года Дженни снова стала пить. И приблизительно в это же время произошло одно событие, имевшее большое психологическое значение.

В воскресенье 5 мая умер старый Чарли Гоулен. Чарли шесть месяцев болел водянкой и, несмотря на то, что ему делали множество проколов в его лоснящееся, раздутое брюхо, Чарли в конце концов отдал богу душу. В том, что Чарли, который никогда не был особенным любителем чистой воды, кончил водянкой, была какая-то мрачная ирония. Но ирония или нет, а Чарли умер, умер в бедности и заброшенности. И два дня спустя в Слискэйль приехал Джо.

Приезд Джо в Слискэйль произвёл настоящий фурор. Приехал он утром во вторник, в сверкающем автомобиле марки «Санбим», новеньком, двадцатипятисильном, зелёном «Санбиме», которым правил человек в тёмно-зелёной ливрее. Не успел Джо выйти у старого дома на Альминской Террасе, где он жил когда-то, как автомобиль обступила толпа любопытных. Гарри Огль, Джек Викс, новый контролёр, и несколько десятников стояли у дома (приближался час похорон), и хотя до Террас уже доходили слухи о богатстве Джо, все были явно ошеломлены переменой в нём. Франк Уэлмсли, под началом которого когда-то работал Джо, даже назвал его «сэр». Джо был одет просто, но богато. Краги, запонки матового золота, платиновая часовая цепочка. Он был гладко выбрит, вылощен, ногти отполированы. Он сиял вульгарным благополучием предприимчивого дельца.

Гарри неловко переминался с ноги на ногу перед великолепным Джо, отгоняя воспоминания о том мальчике Джо, который был подкатчиком в «Парадизе».

— Очень рад, что вы приехали, Джо. Мы, несколько человек служащих «Нептуна», устроили между собой складчину, мы не хотели, чтобы вашего отца хоронили за счёт попечительства о бедных.

— Боже мой! — мелодраматически вскрикнул Джо. — Неужели же, Гарри, вы имеете в виду рабочий дом? Неужели дело дошло до этого?

Глаза его обежали низкую, грязную кухню, где он когда-то слизывал паштет с лезвия ножа, и остановились на убогом чёрном гробе, в котором лежал раздутый водянкой труп его отца.

— Боже мой, — завопил он, — почему же мне никто не сообщил? Почему вы мне не написали? Все вы знаете, где я и кто я такой. Христианская у нас страна, или нет? Стыдно вам должно быть перед самими собой, что вы дали бедному старику умереть таким образом. Видно, вам слишком трудно было даже телеграфировать мне на завод!..