Элизия упала в обморок, ее кинулись поднимать. Взгляд судьи сделался печальным.

– Согласно готскому закону, если свободная либо вольноотпущенная женщина сочетается браком с рабом, она превращается в ancilla, рабыню того же господина, то же касается и ее потомства. Поэтому, Элизия, ты по закону serva fiscalis, подчиненная Бернату из Готии, правообладателю всех бенефициев, предоставленных предыдущим графам. Ты рабыня и должна служить маркграфу; то же касается и двух твоих детей.

– Но ведь ясно, что Элизия ничего не знала! – возмутилась Года. – В законе говорится что-нибудь про обман?

– Моя госпожа, это будет решать суд и совет boni homines.

Запальчивые выкрики гостей едва достигали слуха Элизии. Стражники поддерживали женщину под руки, она понимала только, что рушится вся ее жизнь. Элизия вспомнила дождливый вечер перед могилой Ламбера. С самого ее ухода из Каркассона жизнь ее была подделкой. Она вышла не за того мужчину, любила не того мужчину, родила внебрачного сына и Господь прогневался на нее за этот грех. Элизия не могла вынести груз такой лжи. Главной ее болью были Гомбау и Ламбер, весело игравшие с другими детьми в глубине сада. Они ведь тоже превратятся в servi fiscali Берната из Готии. Уж лучше бы они оба погибли, чем испытали на себе извращенную жестокость маркграфа.

Разгневанный Фродоин тоже вышел вперед. Сердце его разрывалось – при взгляде на Элизию он сразу воображал ее ужасную судьбу.

– По закону, если тридцать лет никто не предъявил права на mancipia, такой человек получает свободу, – уверенно объявил епископ.

Виконт криво усмехнулся:

– Настоящий Гали умер в восемьсот сорок восьмом году, а сейчас восемьсот семьдесят седьмой, епископ. Прошло двадцать девять лет; таким образом, срок давности не истек. Элизия и двое ее сыновей – рабы.

Абсурдная неотвратимость такой кары была очевидна каждому, и недовольство виконтом только возросло. Среди гостей находилось немало членов совета boni homines, входящих в суд графства, они потребовали документы для тщательной проверки, однако чиновник отказался их отдавать. Изучать их следовало на суде. Года смотрела на Фродоина, но епископ надолго замкнулся в молчании. У стоявшего за его спиной Ориоля побагровели щеки, а пальцы легли на рукоять меча. Его люди, Итало и Дуравит, тоже были готовы к схватке.

– Епископ, вы должны их остановить! – возмутилась Года. Она не понимала, почему Фродоин не оспаривает слова виконта.

– Я знаком со стражниками, – прошептал Ориоль, сдерживаясь из последних сил. – Им этот арест так же противен, как и нам. Если мы силой уведем Элизию в собор, она окажется в священном месте и вы сможете потребовать, чтобы ее судил церковный суд.

– Чего вы ждете, епископ? – выкрикнула Года, не думая об осторожности. – Вы ведь сажали графов на трон! А теперь не можете отменить обыкновенный арест?

Побледневший Фродоин взглянул на Сервусдеи, который сидел на своей скамье, сгорбившись сильнее обычного. Пока оглашалось страшное обвинение, епископ изучал лица знатных готов. Они оказались перед серьезным выбором: склониться пред волей франкского виконта или же встать на защиту женщины, которую все так ценят? Точно так же, как и в вопросе о верности Барселоны, готы не осмеливались принять определенное решение. А Фродоин поклялся в верности Гинкмару из Реймса, и конфликт из-за Элизии мог послужить его интересам. И тогда священник сделал свой нелегкий выбор.

– Нет, – ответил он, садясь на место. – Таков закон, принятый людьми.

– Как?! – Года вышла из себя, кулаки ее сжались, и только присутствие гостей заставило ее замолчать.

Епископ почувствовал, насколько возмущена Года, – его словно окатило горячей волной. И все-таки он не сдвинулся с места. Элизия смотрела на него таким умоляющим взглядом, что Фродоину стало стыдно и он отвел глаза. Беда этой женщины подстрекнет общее недовольство Бернатом из Готии. Фродоин хотел ее спасти, однако не так, как все от него ожидали. Священник неслышно воззвал к Господу. Если его замысел не сработает, Фродоин будет нести груз этой трагедии до конца своих дней.

– Церковь не может вмешиваться в эти дела, – твердо заявил он. – Решение примут судьи Берната из Готии. Именно он вершит правосудие в нашем графстве.

Гости возмущались в полный голос, прозвучал даже оскорбительный намек на франкское происхождение епископа. Фродоин стоически терпел эти нападки, на сердце у него скребли кошки.

Ориоль стиснул зубы. Его верность епископу сейчас подвергалась самому серьезному испытанию. Судейские увели Элизию и ее сыновей, которые плакали и вырывались из крепких рук.

– Будьте вы прокляты, епископ! – прошептала Года, для которой Элизия была почти как сестра. Ее презрение разверзало между ними непреодолимую пропасть. – Покиньте мой дом! Вы здесь нежеланный гость!

Фродоин поднялся и с посеревшим лицом ушел прочь из дворца, провожаемый враждебным молчанием. В мгновение ока он остался один. Его возлюбленная никогда не одобрит план, вызревающий в его голове, однако для того, чтобы готы разделили его стремление выступить против маркграфа и встать на сторону короля, ему оставался только путь боли и вера в Господа.

Уже темнело, когда Изембард, Арманни и Айрадо начали подъем по извилистой скалистой тропе – к замку, который когда-то был родовым владением дома Тенес. Пятьдесят хорошо вооруженных всадников выстроились у подножия утеса, вне досягаемости лучников Дрого де Борра. Тяжелые тучи грозили пролиться страшным ливнем; крепость в вечерних сумерках смотрелась мрачно.

Капитан понимал, что одна предательская стрела способна положить конец всему, однако посланцы Дрого заверяли, что господин желает лично передать им Гали и гарантирует безопасность, если не случится никаких провокаций.

Изембард ненадолго остановился, рассматривая печальное состояние укреплений. Через несколько лет здесь будут стоять поросшие деревцами обломки стен. Рыцарь почти ничего не помнил о своей жизни в Тенесе. Детские годы для него были окрашены скорбью. Изембард запомнил главную башню серым и молчаливым строением. Служанки бранили их с Ротель, когда они играли с детьми стражников: дети не должны докучать матушке, которую частые приступы тоски приговаривали к лежанию в постели день за днем. Отца Изембарда в замке никогда не бывало.

Капитан печально усмехнулся, мысленно сопоставив это мрачное место и лучезарную улыбку Берты. Он увидел себя самого, как он бьется на деревянных мечах со своими сыновьями во дворе, как пирует с самыми преданными соратниками. Здесь он смог бы примириться с Богом после совершенного с Элизией греха, а если ему удастся вернуться живым из Италии, он бы и дальше соблюдал обет Рыцаря Марки.

Отец мог бы им гордиться, а сам он пошел бы по пути прощения. Изембарду уже была понятна колоссальная задача, которую эти воители исполняли в сумрачной Марке. Рыцаря охватило нетерпение. Он слышал внутренний голос: голос крови, требовавший возмездия.