Конечно, тогда тоже было много молодых людей, которые устремились в литературу, стараясь занять в ней какое-то место, — их имена помнят сейчас разве что товарищи по началу литературного пути. Цвирка старался не оттолкнуть и таких: если они, не став писателями, останутся хоть добрыми друзьями книги, и это принесет пользу, говаривал он. На встречах с молодыми, на собраниях секции молодых писателей, на обсуждениях произведений и в повседневном общении Цвирка стремился привить им потребность в литературных занятиях, воспитывал любовь к социализму. Еще ребенком испытав на своем горбу буржуазный гнет, всей душой ненавидя фашизм в буржуазной Литве, Цвирка помогал молодежи понять и полюбить новую жизнь, которая строилась на руинах старого общества, возненавидеть силы прошлого, пытающиеся повернуть колесо истории вспять.

Да, Цвирка был добрым другом молодого поколения писателей, он умело пестовал таланты. Велика его заслуга в том, что в нашу литературу уже в первые послевоенные годы пришел целый отряд способных писателей — со своим жизненным багажом, с разнообразным опытом нелегких лет, писателей, готовых отдать жизнь за новый строй, за советскую литературу.

НАВОДНЕНИЕ

Весной 1946 года Каунас постигло стихийное бедствие. Военные действия давно уже закончились, настал мир, но оба наши главные города еще подстерегали несчастья. На вильнюсском вокзале в начале 1945 года взорвался состав с боеприпасами (не знаю, случайно или из-за диверсии), отчего пострадал весь привокзальный район и даже в центре города вылетели стекла из окон, а в Каунасе вышел из берегов Неман, да так, как еще никогда за всю историю города. Высокая вода с ревом хлынула на улицы и площади Каунаса. Она с клокотаньем несла зеленоватые льдины и катилась все дальше, заливая не только прибрежные районы, но и кварталы города, до которых никогда еще не доходила вода. Огромные льдины громоздились на центральной улице города — Лайсвес-аллее, вода залила даже улицу Донелайтиса, оказавшись перед Музеем культуры и главным зданием университета. Тысячи людей, услышав посреди ночи странный гул, выскакивали из постелей, спасая свою жизнь и имущество.

Трагическая судьба постигла каунасский пригород Вилиямполе. Исполинские волны с невероятной быстротой залили огромное пространство; многие жители проснулись лишь тогда, когда вода хлынула в двери, выдавив стекла в окнах, залила комнаты сперва до уровня кроватей, а через несколько минут достигла потолка и затопила вторые этажи. Люди спасались, кто как мог, — взбирались на чердаки, на крыши. Многие спаслись от смерти в одном белье, — мокрые, перепуганные, озябшие, они ждали помощи. По небу катились сумрачные тучи. Моросил дождь, дул пронизывающий ветер. А реки Нерис и Неман разлились огромным озером, и волны несли на берег лед. Огромные льдины царапали стены, разрушали их, сносили целые деревянные дома и тащили их за собой. Наши реки Неман и Нерис, спокойные, тихие и мечтательные летом, сейчас, ранней весной, показали свою яростную силу.

Я побывал в Вилиямполе сразу после того, как из Каунаса сбежали немцы, — тогда еще дымились здания в гетто. В подвалах лежали мертвецы — старики, женщины, дети, — задохнувшиеся в дыму горящих домов и убитые гранатами. Пригород Каунаса был обагрен кровью сотен и тысяч невинных граждан. Стоял жаркий летний день. Удушливый, сладковатый смрад витал над горящими кварталами, над пепелищем и серыми скорбными руинами, которые высились, словно безмолвные свидетели неслыханного в истории вандализма.

Теперь я снова оказался в Вилиямполе — пасмурным утром в конце марта. У полуразрушенного моста я сел в «амфибию» — прекрасное изобретение военной техники, на которое в дни наводнения хотелось просто молиться. Вилиямполе стала недоступной, и только «амфибии», которые, по просьбе секретаря Каунасского горкома партии И. Григалавичюса, предоставили городу саперные войска, смело продвигались по высокой воде, мимо плавающих телеграфных столбов и торчащих из воды крыш. В нашей «амфибии» находилось 1730 килограммов хлеба, который следовало доставить на ту сторону, где толпы промокших и продрогших людей глядели в страхе и тоске на свои затопленные дома, на улицы, превратившиеся в реки, на погребенное под водой имущество. У некоторых погибли родные…

За нами осталась запруженная льдами Нерис. Льдины высились исполинскими буграми, вдалеке чернели застрявшие во льдах дома. Люди рассказывали, что еще недавно было слышно, как мычат коровы и визжат свиньи на льдинах. Ледяные горы несли дома, скарб и скот в объятия Немана и вдруг застыли, вздыбившись над мостом зеленовато-серой громадой.

Мы уже были за Нерис, и наша «амфибия» плыла по превратившимся в реки улицам, мимо аккуратных деревянных и каменных домов. В комнатах плавали письменные столы, детские кроватки, в оконное стекло бился головой утопленник, словно пытаясь вырваться на простор. Потоки мутной воды разлились огромным озером. На крышах кое-где еще сидели люди, решившие не покидать своих домов. Других уже успели снять.

На каждом шагу видишь картины, которых не забудешь, пока жив. В полузатопленном доме, у окна с тюлевой занавеской, над самой водой висит клетка, в которой скачут и поют канарейки. Из воды торчит крыша колодца, а на ней сидит взъерошенный котенок и испуганно смотрит в одну точку. На залитых огородах торчит из воды приколоченная к забору доска, а на ней сидят два пса, спасшиеся от смерти, но не от воды. Насколько видит глаз, простирается водная гладь, и псы смотрят на далекий берег и терпеливо ждут своих хозяев.

Моросит холодный дождик. Над Нерис и Неманом висят плотные, тяжелые тучи. Куда ни глянешь — вода, вода, вода… Из воды торчат дома, трубы фабрик, в воде болтаются бочки, мебель, дрова, кухонная утварь — все, что вода вымела из дворов, вытащила из домов через разбитые окна и открытые двери. Сила природы ужасающе равнодушна к горю и слезам людей…

За Вилиямполе, на холмах, мерзнет под дождем толпа. Хорошо одетый человек в котелке, столь редком в наши дни, невзирая на дождь, струйками стекающий по лицу и холеной бороде, приставив к глазам бинокль, равнодушно взирает на Вилиямполе и старый город, залитый водой. Наша «амфибия» пускает в ход колеса, и мы по Жемайтийскому шоссе поднимаемся в гору. Машина останавливается у большого красного здания, где нашли убежище пострадавшие от наводнения. Перед домом стоит толпа голодных, измученных бессонницей людей.