— В этот день Якоб де Зут увидит все последствия.

— Сэр, поскольку вы дали мне разрешение высказать свое мнение, я должен указать, что неспровоцированная атака на Дэдзиму очернит Великобританию в глазах Японии на два последующих поколения.

«Очернит» и «неспровоцированная», — отмечает про себя Пенгалигон, — это непродуманные слова».

— Разве вы не почувствовали вчера в письме магистрата намеренной попытки оскорбить нас?

— Письмо меня разочаровало, да, но японцы не приглашали нас в Нагасаки.

«Надо быть осторожным в понимании врага, — думает Пенгалигон, — чтобы не наживать себе новых».

— Второе письмо, сэр, я полагаю, магистрату Широяме.

— Вы полагаете правильно, — капитан передает лист.

— «Магистрату Широяме. Сэр, мистер Фишер протянул Вам руку дружбы от лица короны и правительства Великобритании. Вы эту руку отвергли. Ни один британский капитан не сдает пороховой запас и не допускает иностранных инспекторов на свой корабль. Предложенный Вами карантин для фрегата Его королевского величества «Феб» нарушает обычную практику, принятую в отношениях между цивилизованными странами. И все же я готов забыть оскорбления, если Ваша честь решит принять наши условия: выдать к полудню и доставить на «Феб» голландца Якоба де Зута, назначить посла Фишера директором Дэдзимы, отозвать невыполнимые требования о нашем пороховом запасе и инспекторах. Без принятия этих трех условий голландцы будут наказаны за их непримиримость по законам военного времени, и случайные повреждения собственности или человеческие увечья будут отнесены на Ваш счет. С сожалением, и прочее, капитан флота Его королевского величества Пенгалигон». Сэр, это письмо…

Пульсирующая вена на ступне Пенгалигона невыносимо болит.

— …однозначное, — говорит лейтенант, — как и первое, сэр.

«Где, — думает капитан с горечью и злостью, — мой благодарный юный протеже?»

— Спешно переведите письмо магистрату на голландский язык и затем отправьте Петера Фишера к одной из сторожевых лодок, чтобы он их доставил.

— «Вскоре после этого, — лейтенант Толбот, устроившись на сиденье под окном капитанской каюты, читает вслух книгу Кемпфера, пока помощник хирурга Рафферти скребет бритвой скулы капитана. — В 1638 году сей языческий суд не испытал ни малейшего сомнения в том, чтобы подвергнуть голландцев тяжелейшему испытанию, дабы определить, что для них является главным: приказы сегуна либо любовь к их братьям во Христе. От них потребовали услужить Империи, приняв посильное участие в уничтожении местных христиан, остатки которых, числом около сорока тысяч, в ожидании мученического конца собрались в старой крепости провинции… — Толбот затрудняется с произношением, — …Симабара и занялись приготовлениями для защиты. Глава голландцев… — Толбот вновь делает паузу, — …Кокебакер самолично направился в то место, и за четырнадцать дней осажденные христиане испытали на себе четыреста двадцать шесть пушечных выстрелов с моря и с суши».

— Я знал, что голландцы — сучьи мерзавцы, — Рафферти выщипывает волосы из носа Пенгалигона хирургическим пинцетом. — Но чтоб они христиан губили за свои торговые права, капитан! Почему бы не продать заодно и свою старую мамашу вивисектору?

— Они — самая беспринципная европейская нация. Мистер Толбот?

— Есть, сэр. «Помощь сия не вызвала ни сдачи, ни полного поражения, но сломала дух осажденных. И поскольку японцы получили удовольствие от подобного приказа, голландский торговец снял со своего корабля дополнительные шесть пушек — не обращая внимания на необходимость обратного плавания в опасных водах, — чтобы японцы могли и дальше осуществлять свои жестокие замыслы»… Интересно, пушки на сторожевых башнях у входа в бухту — не те ли самые, сэр?

— Такое возможно, мистер Толбот. Такое возможно.

Рафферти натирает персиковым мылом капитанские скулы.

Входит майор Катлип.

— Новая сторожевая лодка кружит вокруг нас на том же расстоянии, капитан, и на ней не видно де Зута. Их флаг на Дэдзиме все еще развевается: такой заносчивый, будто нам показывают нос.

— Мы отрубим эту руку, — обещает Пенгалигон, — и срежем этот нос.

— Они эвакуируют Дэдзиму, утаскивают все, что можно утащить.

«Значит, они сделали свой выбор», — думает он.

— Который час, мистер Толбот?

— Час, сэр… чуть больше половины одиннадцатого, капитан.

— Лейтенант Рен, передайте мистеру Уолдрону, если мы не услышим от…

Громкая суматоха и голландская речь доносятся из коридора.

— Не велено, — кричит Бейнс или Пейне. — Только по разрешению капитана!

Голос Фишера выкрикивает гневную тираду на голландском, оканчивающуюся словом «посол».

— Ганноверцы, должно быть, рассказали ему о том, — Катлип прямо‑таки мурлычет от удовольствия, — что готовится.

— Позвать лейтенанта Хоувелла, сэр? — спрашивает Толбот. — Или Смайерса?

— Если японцы отказали, то какой нам прок от голландцев?

Долетает голос Фишера:

— Капитан Пенгалигон! Мы говорить! Капитан!

— Квашеная капуста может помочь от цинги, — изрекает капитан, — но сердитый немец…[115]

Рафферти ухмыляется, изо рта плохо пахнет.

— …скорее помеха, чем помощь. Скажите ему, майор, что я занят. Если он не поймет значения слова «занят», сделайте так, чтобы понял.

За пять минут до полудня, в парадном мундире с золотыми галунами и в треугольной шляпе, Пенгалигон обращается к экипажу, стоя на квартердеке:

— Как и всегда на войне, на чужих территориях все происходит гораздо быстрее. Этим днем состоится сражение. Нет никакой нужды в большой напутственной речи. Я предвижу, что действовать будем только мы: быстро, громко, эффективно. Вчера мы протянули японцам руку дружбы. Они на нее плюнули. Невежливо? Да. Неразумно? Я так думаю. Наказуемо законами цивилизованных стран? Увы, нет. Но этим днем мы накажем голландцев… — хриплые радостные крики некоторых матросов в годах, — …эту банду изгоев, которым мы предложили работу и бесплатный проезд до дома. Они ответили нам наглостью, которую не простит ни один англичанин.

Полотно дождя накрывает горы над Нагасаки.

— Если бы мы бросили якорь у Эспаньолы или на Малабарском побережье, мы бы наградили голландцев захватом их добра и названием этой глубоководной бухты именем короля Георга. Голландцы знают, что я не буду рисковать самым лучшим экипажем в моей жизни, начав штурм Дэдзимы в час дня, чтобы уйти с нее в пять, и в этом они правы: у Японии больше солдат, в конце концов, чем ядер у «Феба».

Одна из двух сторожевых лодок спешит в Нагасаки.