– И все же это мой дом, – сказал он. – Я там родился…

Он не закончил фразу, но Келл и так понял, что он имел в виду.

«Там я и умру».

Очнувшись после своей великой жертвы, Холланд не выглядел постаревшим – только очень усталым. Но это была глубинная усталость, словно место, некогда заполненное магией, теперь осталось пустым. Магия и жизнь сплетены в любом живом существе, но сильнее всего – в антари. Без нее Холланд никогда не будет целостным.

– Не уверен, что получится, – сказал Келл, – теперь, когда ты…

– Но ты-то ничего не потеряешь, если попробуешь, – оборвал его Холланд.

Это была не совсем правда.

Келл не сказал Холланду… Никому не сказал, кроме Рая, и то, потому что был вынужден, насколько велик был причиненный ему ущерб. Когда Холланд отдал свою магию (а и вместе с ней и Осарона) передатчику, связующее кольцо все еще было на пальце Келла, и часть его магии утекла. Он утратил нечто жизненно важное. И теперь при любом действии – вызывая огонь, повелевая водой или работая с кровью – Келл испытывал боль.

Каждый раз ему было больно – саднила рана в самом сердце его существа.

И, в отличие от раны, нанесенной телу, эта отказывалась заживать.

Магия всегда была частью Келла, такой же естественной, как дыхание. А теперь он никак не мог это дыхание толком перевести. Простейшие действия требовали от него не только напряжения силы, но и волевого акта. Усилия воли, чтобы испытать боль. Чтобы страдать.

«Боль – это напоминание, что мы живы».

Так сказал ему Рай, очнувшись, чтобы обнаружить, что их жизни отныне связаны. Когда Келл застал его держащим руку над огнем свечи. Когда узнал о связующих кольцах, о цене своей магии.

«Боль – это напоминание…»

Келл боялся боли, которая с каждым разом казалась все сильнее. Его мутило при одной мысли о ней. Но он не мог не уважить последнюю просьбу Холланда. Келл и так был должен ему неизмеримо много, поэтому ничего не сказал.

Он посмотрел вниз, на расстилавшийся под ними город.

– Где мы сейчас – относительно твоего мира? Где мы окажемся, когда перейдем?

По лицу Холланда разлилось облегчение, быстрое, как всполох света на воде.

– В Серебряном лесу, – ответил он. – О нем говорят, что это место смерти магии. – Он помолчал мгновение – и добавил: – А другие говорят, что это все ерунда, и Серебряный лес – просто красивая старая роща.

Келл ждал, что он еще что-нибудь скажет, но Холланд просто медленно поднялся, опираясь на трость, и только побелевшие костяшки пальцев выдавали, насколько ему трудно стоять.

Другой рукой Холланд схватился за локоть Келла и кивнул в знак готовности. Тогда Келл вытащил нож и порезал свободную руку. Боль от пореза казалась такой пустяшной в сравнении с болью, которой он ждал. Потом антари вытащил из-за ворота шнурок с талисманом Белого Лондона, пятная шнурок кровью, и положил ладонь на каменную скамью.

– Ас траварс, – сказал он, и голос Холланда повторил его слова, как отдаленное эхо, когда они вместе сделали шаг вперед.

* * *

«Боль – это напоминание…»

Келл стиснул зубы от боли и, чтобы не упасть, схватился за первое, что попалось ему под руку. Это оказалась не скамья и не стена, а ствол дерева. Кора его казалась гладкой, как металл. Он привалился к прохладной поверхности, ожидая, когда боль отхлынет, и постепенно ему полегчало. Он оглянулся и увидел небольшую рощу вокруг, и Холланда в нескольких шагах от себя, живого и невредимого. Неподалеку между деревьями бежал ручей – узкая лента воды, а за ручьем поднимались каменные шпили Белого Лондона.

В отсутствие Холланда – и Осарона – краски его мира снова поблекли. Небо и река снова стали серыми, земля – нагой. Келл привык именно к такому Белому Лондону. Другую его версию он увидел лишь мельком – из двора замка, за миг до того, как Ожка надела ему на шею зачарованный ошейник. И теперь тот другой Белый Лондон казался далеким, как сон. И все же сердце Келла заныло, сожалея об утраченном богатстве красок – и о том, каким скорбным стало лицо Холланда. Маска невозмутимости упала с него, обнажая боль.

– Спасибо, Келл, – сказал он, и антари понял истинное значение этих слов: Холланд отпускает его. Разрешает уйти.

Однако он не двинулся с места.

Магия приучала к постоянным изменениям мира, и так просто было забыть, что некоторые изменения отменить нельзя. Что не все на свете бесконечно меняется. Одни дороги продолжаются, а другие подходят к концу.

Они долго стояли в молчании. Холланд не мог собраться с силами, чтобы пойти вперед, Келл – чтобы отступить назад.

Наконец земля перестала держать их на месте.

– Рад был помочь тебе, Холланд, – сказал наконец Келл и шагнул прочь.

Он дошел до края рощи – и обернулся, последний раз взглянув на Холланда: антари стоял посреди Серебряного леса, запрокинув голову и закрыв глаза. Зимний ветер развевал седые волосы, играл полами угольно-черной одежды.

Келл еще помедлил, глубоко засунул руки в карманы своего многостороннего плаща – и когда наконец он повернулся, чтобы уйти, в его пальцах оказалась монетка, одинокий красный лин. Он сунул монетку в трещину древесной коры – напоминание, приглашение, прощальный дар человеку, которого Келл больше никогда не увидит.

VI

Алукард Эмери расхаживал по коридору у дверей Розового зала, одетый в костюм такого темно-синего цвета, что он казался черным, пока капитан не выходил на яркий свет. Это был цвет парусов его корабля. Цвет полночного моря. Ни шляпы, ни пояса, ни украшений он предпочел не надевать, только чисто вымыл каштановые волосы и заколол серебряной заколкой. Запонки и пуговицы его сияли, как обычно, зеркально отполированные.

Он походил на клочок летнего ночного неба, усеянного звездами.

Он потратил на подбор этой одежды добрую пару часов. Никак не мог определиться, хочет он выглядеть Алукардом, капитаном, или Эмери, дворянином. В конце концов выбрал нечто среднее. Сегодня он был Алукардом Эмери, мужчиной, желающим впечатлить короля, в которого был влюблен.

В бою он утратил сапфир, украшавший его лицо над бровью, и взамен обрел новый шрам. Тот, конечно, не блестел в солнечных лучах, но тем не менее украшал его. Серебряные полосы вен, прочертивших кожу – память о яде короля теней – слабо светились.

«Я больше люблю серебро», – как-то сказал ему Рай.

Алукард тоже любил серебро.

Собственные пальцы казались ему голыми без колец, но единственной значимой недостачей было отсутствие серебряного кольца-пера, которое он раньше носил на большом пальце. Знака дома Эмери.

Беррас пережил туман без ущерба для здоровья – то есть попросту сразу ему поддался. Поэтому в свое время он проснулся на улице вместе с остальными лондонцами, заявляя, что ничего не помнит о произошедшем, не знает, что он делал и говорил, оказавшись под властью короля теней. Алукард не верил ни единому его слову и выдержал присутствие брата в течение нескольких минут, которые требовались, чтобы сообщить о разрушении особняка и о смерти Анисы.