«Дидона и Эней» Генри Пёрселла. Самое оно. Он погрузился в трагичные барочные переливы, касавшиеся его души, словно пальцы музыканта тугих струн арфы, заставляя сердце трепетать и плакать. Он налил себе коньяку и пил его маленькими глотками, не сводя жаркого взора с женщины, распростертой перед ним. Надо что-то решать…

– Я ничего дурного не сделала, – худенькая девушка с копной золотисто-рыжих волос в растерянности смотрела на Зубова. – Каким образом моя скромная персона могла заинтересовать уголовный розыск?

– Что вы делали пять дней назад около дома номер два по Олимпийскому проспекту? – спросил майор. Он сразу понял, что они попали в десятку. По приметам она на сто процентов подходила под описание, полученное ими от Вики Головиной – соседки Ланского. Рыжая лисичка.

Реакция на вопрос последовала сразу. Девушка вспыхнула, ее глаза засверкали от волнения.

– Мне бы не хотелось говорить на эту тему, – прошептала она, отводя взгляд, – уверяю вас, я не делала ничего плохого.

– Вы могли стать свидетельницей преступления, – мягко произнес майор. Виктор Глинский стоял поодаль, предпочитая помалкивать до поры до времени. Вот оно, начальство. Пусть поработает.

– Я ничего не видела, – быстро сказала девушка.

– Александра, – начал Зубов, но девушка его перебила.

– Пожалуйста, не называйте меня так!

– Почему? – опешил Зубов.

– Терпеть не могу этого имени! – заявила девушка.

– Тогда как же вас называть? – с иронией поинтересовался майор. Имя свое, видите ли, она терпеть не может! Ее в уголовку потянули – а ее имя беспокоит. Н-да, молодежь…

– Аликс, – гордо сообщила лисичка, – папа меня называл Аликс. И все меня так зовут.

– Пусть будет Аликс, – согласился майор, – Итак, Аликс, вы не отрицаете, что четыре дня назад находились в указанном месте?

– Не отрицаю, – девушка пыталась оставаться спокойной. – Зачем мне отрицать?

– А не могли бы вспомнить, где вы были в ночь с двадцать второго на двадцать третье июня?

– Да что случилось? – встревоженно спросила девушка.

– Отвечайте на вопрос, – отрезал Зубов.

– Это просто, – Аликс тряхнула хорошенькой головкой. – Могу сказать точно. Я улетела двенадцатого июня в отпуск в Латвию. На двадцать седьмое июня у меня был обратный билет. Могу показать, хотите?

– Немного позже. А где во время вашего отсутствия находилась ваша машина?

– Я обычно поручаю моему парню присмотреть за ней. Отгоняю под окна его дома.

– И ключи отдаете?

– Да, а как же, – удивленно ответила она. – Мало ли что?

– Мали ли что, – повторил за ней Зубов. – И все же я возвращаюсь к своему вопросу. Что вы делали на Олимпийском проспекте?

– Это так важно? Ну, предположим, ждала подругу, – вызов в ее голосе был настолько явственен, что Зубов разозлился.

– Подругу? – переспросил он резко. – Имя, фамилия, адрес подруги, ее телефон.

– Я, правда, ничего не видела, – промямлила Аликс.

– А такси, подъехавшее к дому около пяти часов, вы тоже не видели? – спросил Глинский, решив, что пришел его черед.

Аликс усмехнулась:

– Отчего же? Видела. Из машины вышел – вернее, выскочил – молодой мужчина, смуглый, темноволосый, и побежал к подъезду. Вас он интересует?

– Не только, – Виктор вопросительно взглянул на Зубова, и тот кивнул.

– Вам придется признаться, Аликс, кого вы ждали. Говорите правду, иначе нам придется продолжить этот разговор на Петровке. Вы же не хотите этого?

На глазах девушки заблестели слезы.

– Я следила за моим парнем, – она опустила голову, и на ее щеках появились предательские влажные следы. – Я подозреваю, что он обманывает меня. После того, как я вернулась из отпуска, он стал чужим и замкнутым. Мы уже не встречаемся так часто, как раньше. Он теперь такой холодный и отстраненный…

– Как зовут вашего парня? – дело принимало непредвиденный оборот. Еще одна романтическая история?

– Как его зовут? – повторил Зубов настойчиво.

…Катрин возвращалась из пустоты, куда ее отправил морфин. Реальный мир постепенно наваливался страшной действительностью, обволакивая самой печальной музыкой, которую она когда-либо слышала. Чистейшая сопрано пела что-то по-английски, но она не могла разобрать слов. Катрин не помнила, что с ней произошло, и где она находится. Перед ней, во мраке комнаты сидел мужчина, и лица его она различить не могла, как ни старалась. Он встал с кресла, снимая с себя футболку, и опустился на край кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – голос был ей знаком. – Голова не болит?

– Кто ты? – язык плохо ее слушался.

– Это я, – мужчина склонился к ней совсем близко.

– Это ты, – прошептала она, прерывисто дыша. – Где я?

– Какая тебе разница – где? Ты у меня, – он откинул с нее простыню, и она даже не смогла сделать протестующее движение. – Тебе нравится Плач Дидоны?

– Плач Дидоны? Господи, где я? – сознание медленно, но все же прояснялось, но говорить было по-прежнему трудно, а двигаться – невозможно. Она попробовала поднять руку, и это лишило ее последних сил.

С трудом удерживая глаза открытыми, Катрин наблюдала, словно со стороны, как его длинные пальцы неторопливо расстегивают на ней рубашку, а потом, осторожно приподняв и обнимая за плечи, стягивают с нее синий шелк. Потом он гладил ее шею, грудь, живот. А печальная песнь продолжала проникать ей в самое сердце…

– Это Плач Дидоны, Катрин… Самая красивая и самая печальная песня о самой бессмысленной смерти, которую только можно себе представить…

Она хотела произнести «Нет», но с губ слетел невнятный шепот. Осознание правды охватывало ее, змеиными кольцами сдавливая грудь и перекрывая воздух. Как она могла так легко поверить его подлой лжи? Она закрыла глаза, желая только одного – провалиться обратно во мрак – только бы ничего не чувствовать и не понимать. Но спасительная темнота не приходила, и ужас перед тем что ей предстояло, нарастал, затапливая с головой.

– Катрин, – услышала она, – открой глаза. Я хочу, чтобы ты видела меня. Ты ведь не закрывала глаза, когда была с Орловым? И не смей отворачиваться…

Она увидела его лицо совсем близко – беспощадное и дьявольски страшное. Она чувствовала тяжелое дыхание и дерзкие прикосновения чужих рук.

– Я все пытался себе представить, какая ты на вкус – и вот, наконец, узнал. Пряная, как степная трава… Катрин…

– Пощади… – взмолилась она, – что ты делаешь… ты же мой друг…

– Вспомнила, – усмехнулся он, – вспомнила, что я твой друг… А теперь забудь. Я твой любовник. Твой хозяин.