Неудивительно, что после третьего выпуска императрица вдруг заявила: новых материалов от нее не будет. Настоящий удар. Ведь текстами Екатерины II из 2800 страниц заполняли примерно полторы тысячи.

Дашкова попыталась спасти ситуацию, написав два материала: «Искреннее сожаление об участи господ издателей “Собеседника”» и «К господину сочинителю “Былей и Небылиц” от одного из издателей “Собеседника”». Но в них не удержалась – вступила в полемику: «Ничто не спасет вас от дерзости людей невоспитанных… Глубочайшее ваше презрение к их образу мыслей не может быть доказано сильнее, как помещением в “Собеседнике” бедных их творений».

Точно издеваясь, княгиня предложила составить весь журнал из «Записок касательно Российской истории», «Былей и небылиц» и звенигородской корреспонденции. Единственный автор, названный, кроме императрицы, «арабский переводчик» – Державин – с его похвалами государыне. Финальный вывод: «Держитесь принятого вами единожды навсегда правила: не воспрещать честным людям свободно изъясняться»{947}, – звучал как назидание.

Страсти разбушевались нешуточные. Пришлось снова просить. И снова Дашкова сбилась на поучения. Приводила народную пословицу: «Рассердясь на блохи, да одеяло в печь». Неугодные авторы «были есть и будут, но их существование вас всех менее удивлять должно, ибо самые ваши сочинения их более рождать удобны». Да, это было правдой. Екатерина II сама потрудилась над созданием в стране когорты либерально мыслящих писателей.

По поводу злополучных вопросов княгиня, опять в шутливой форме, ссылалась на Англию: «Есть (не помню, однако, в какой части света) одно государство, народ коего почитается весьма просвещенным. У него такой обычай, что все обо всем и у всякого спрашивают»{948}. Стоило бы написать «со всякого».

Ответ напоминал ведро холодной воды: «Не печальтесь, в "Собеседнике” пустых листов не будет, между согражданами нашими есть замысловатее меня тысячами… Существует ли где вопрошательный народ, того не ведаю… но, не быв пророком, предсказать нетрудно, где ко времени и кстати отвечательный наверно найтися может»{949}.

Отзвук этого конфликта слышится у Державина: Дашкова «разругала всех, где досталось и самой императрице… Императрица, поблагодарив ее за труд, пожаловала в награждение 25 тысяч рублей и не велела к себе впускать в назначенный после обеда час для упражнения в литературе. Сим княгиня много потеряла, ибо она вошла было через сей журнал в великую милость»{950}.

Дашковой пришлось покориться. «Собеседник» замолчал в следующем, 1784 г. Выдержав паузу, с 1786-го княгиня возобновила издание журнала под названием «Новые ежемесячные сочинения». Он выходил с перерывом на год до 1796-го, когда скончалась императрица и новый государь отправил редактора в ссылку. Екатерину II можно было именовать «деспотом», Павел I деспотом был.

Если читатель думает, что Дашкова не умела постоять за себя, значит, он до сих пор не проникся особенностями характера нашей героини. Когда история с «Вопросами» поутихла, и Екатерина II вновь прислала издательнице сочинения, та пристально вычитала гранки, поправила тексты государыни и вернула автору для ознакомления{951}.

Это была пощечина.

Мало того. Княгиня еще и позволила себе рассуждать в гостях у разных лиц, что ей приходится править рукописи императрицы, присланные в журнал. Надо знать, что у нашей героини было определенное понимание языка. Если ей не нравилась статья, она заявляла, что автор не знает русского. Но литературная норма в тот момент еще не устоялась. Императрица, например, хвалила русский именно за то, что на нем можно «сказать и так и сяк, и все будет правильно». Однако Дашкова в «Словаре» не просто очищала язык от наносов иностранной словесности, она ставила целью выработку грамматических правил. И требовала, чтобы современники писали сообразно им. Екатерина II тоже.

В этой истории вся Дашкова – она сама составляла правила, а потом настаивала, чтобы окружающие им следовали. Подобные пикировки отнимали силы у обеих «подруг». Ничего удивительного, что к зиме 1787 г. их отношения скорее напоминали незаживающую рану, чем старый зарубцевавшийся шрам. Причем рану постоянно разрывали ногтями.

Поэтому в знаменитую поездку на юг Екатерина Великая не взяла именно Екатерину Малую. Чему имелись и политические причины. Путешествие представляло собой грандиозную внешнеполитическую акцию, в нее отправилось множество иностранных дипломатов, среди которых сборщики сведений – шпионы – занимали не последнее место. Екатерина II не хотела, чтобы кто-нибудь отвлекал внимание гостей от нее самой. А с Дашковой это было неизбежно. Более того, благодаря болтливости княгини, так любившей общаться с «чужеземными министрами», за границу могло просочиться что-нибудь нелестное.

С середины 80-х гг. Екатерина Романовна все чаще стала восприниматься вкупе со своим братом Александром, президентом Коммерц-коллегии, и его сторонниками. «Моралист» сумел сформировать свою придворную партию – т. н. «сициетет», – имевшую яркую проавстрийскую направленность и выступавшую противовесом партии Потемкина.

Императрица и Александр Романович испытывали друг к другу взаимную нелюбовь. Их сотрудничество напоминало отношения с Никитой Паниным, поскольку Воронцов был проводником идей ограничения власти монарха. Здесь между ним и сестрой царило полное согласие.

Как и Екатерина Романовна, брат никогда не критиковал императрицу в глаза. Например, в начале войны с Турцией, зная о тяжелом экономическом состоянии страны после череды неурожаев, он ограничился успокоительными рассуждениями: «Время курс [рубля] унизило, время и возвысит»{952}. Его старый приятель А.П. Шувалов сообщал: «Он нередко сам смеется предложениям государыни, но не только никогда не отвлекает ее от дел, коих худые следствия он предвидит, но еще поощряет ее на то, дабы только идти всегда вопреки» Потемкину. «Когда мне случалось говорить с ним о делах государственных способом, его образу мыслей несоответствующим, то он мне всегда отвечал: “Чего Вы хотите от этой сумасшедшей страны и от этого сумасшедшего народа? ”…Сей человек, обогащенный императором и французским двором, не жилец здешнего государства: при первом удобном случае переселится он в чужие края»{953}.