– Ах, это вы, господин? – фальшиво улыбнулся хозяин. – Пожалуйста, зарегистрируйтесь в книге! – и он сделал жест, чтобы достать гроссбух.

– Постойте, любезный хозяин! – остановил его Варан. – У меня будет к вам деликатная просьба.

– В чём дело? – несколько скис хозяин, начиная подозревать худшее.

– Во-первых, я бы не хотел сам регистрироваться в вашей книге. Вы можете сделать это вместо меня, только через некоторое время после того, как я отсюда отойду. Я награжу вас за неудобство, – Варан приподнял ладонь от стойки, и трактирщик увидел тускло поблёскивающую серебряную монету. – Зовут меня Беллеатео Баррта, я – вольный купец из Саррассы. Впишите меня через четверть часа.

– Хорошо, господин Баррта, – кивнул хозяин, поглядывая на ладонь, вновь прикрывшую монетку.

– А во-вторых, любезнейший, я хотел бы, чтобы вы знали, что я живу в вашей гостинице уже целый месяц, или даже чуть больше. Не забудьте пометить это в вашей книге. Возможно, для этого вам придётся внести туда какие-то изменения, но я готов компенсировать ваши труды, – словно у фокусника, под ладонью Варана теперь было две серебряных монеты.

– Я понял вас, господин Баррта, – чуть хрипло проговорил хозяин «Зелёного пса».

– И главное, – продолжил Варан. – Если кто-то будет прямо или косвенно спрашивать обо мне, вы должны отвечать, что я живу у вас с начала месяца дождей. Поскольку я по вашим глазам вижу, что вы – человек необычайной честности, то, дабы заглушить ваши душевные терзания от нашей маленькой лжи, я буду каждый день платить вам по одному дору. Мне кажется, что это вполне достойная плата за то, чего может и не случиться.

– Конечно, вы правы, – улыбнулся трактирщик. – А плата пойдёт, полагаю, уже с нынешнего дня?

– Несомненно, – факир-Варан приподнял ладонь, и там лежало три серебряных дора. – Так мы договорились?

– Конечно, господин Баррта, всё будет выполнено в лучшем виде! Не извольте беспокоиться!

– Благодарю вас, любезный хозяин! – Варан ловко пожал руку трактирщика и монеты перекочевали в его потную ладонь. – Приятного вам дня! Я сам найду номер, не утруждайте себя напрасно. Пришлите ко мне прислугу, и я сообщу всё, что мне потребуется.

И, беззаботно насвистывая, Варан отошёл от стойки.

Казалось, для Бина в Найре наступили золотые деньки – он почти весь день проводил в компании Мэйлинн. Они постоянно о чём-то разговаривали – о самых пустячных пустяках, которые, казалось, не имели никакого значения ни для него, ни для неё. Какие-то истории прошлого, какие-то мысли о будущем, какие-то размышления на различные темы. И вроде бы лирру совершенно не тяготило общество Бина, да и он чувствовал себя совершенно комфортно. Иногда они молчали, думая каждый о своём, или занимаясь каждый своим делом, но это молчание не вызывало чувства неловкости. Мэйлинн была неизменно ласкова и весела, всегда радовалась появлению Бина и никогда не выказывала желания отдохнуть от него. И, тем не менее, Бин не чувствовал себя счастливым.

Да, он был счастлив в те минуты, когда видел Мэйлинн перед собой и слышал её голос. В такие минуты ему казалось, что цель жизни достигнута и больше нечего желать, разве что ещё больше её глаз, её волос и её голоса. Однако, когда он оставался один, на него медленно, но неумолимо накатывало тёмное отчаяние. Он понимал, что ничего не изменилось. Мэйлинн по-прежнему относится к нему как к другу, а порой ему ещё казалось, что – как к младшему другу, хотя они и были с ней одного возраста. И тогда ему начинало казаться, что именно сейчас, когда они как никогда близки, видятся и общаются постоянно, именно сейчас он особенно усердно роет пропасть между ними. Пропасть, в которую суждено свалиться всем его мечтам и надеждам.

Более того, в глубине души Бин понимал, что так – правильно. Безжалостные слова Кола не лезли из головы. Бин прекрасно понимал, что никакого совместного будущего у него и Мэйлинн быть не может. В такие минуты он твердил себе, что даже если бы случилось чудо, и Мэйлинн влюбилась бы в него без памяти, он должен был бы прекратить всякое общение с ней, прервать эти отношения, потому что они в итоге причинили бы куда больше боли, чем радости, причём для них обоих. Но, конечно, Бин сам слабо верил себе. Более того, иногда, когда он в очередной раз принимал очередной взгляд, улыбку, фразу Мэйлинн за признак влечения, он с трудом сдерживал себя, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Его останавливал лишь страх потерять то, что уже есть.

В общем, Бин не чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Недодавленные вовремя надежды копошились в его душе подобно умирающим змеям, бьющимся в спазматической агонии, и постоянно теребящим душу мыслями «А вдруг?». Вот именно это «вдруг» и стало главным врагом Бина; иррациональное «вдруг» на фоне рационального «никогда». И как у любого инфантильного человека, эта борьба двух противоположных начал вызвала в Бине приступы раздражительности.

Его настроение стало понемногу меняться. Сперва он стал всё более молчаливым, затем – раздражительным. Своё раздражение он с мстительной жестокостью вымещал на Мэйлинн. Ему доставляло мрачное удовольствие видеть, как она тщетно пытается понять причины его внезапной перемены, как растерянно улыбается, когда он грубовато обрывает её попытки поговорить и понять. Жалость к себе, любовь к Мэйлинн, злость на себя и неё, а также на всех богов, какие только есть в Сфере за то, что не создали их равными – всё это давило на Бина, делая его всё мрачнее.

Кроме прочего, его очень сильно подавляло его нынешнее положение в группе. Ведь когда-то всё было совсем по-другому – был он, и была Мэйлинн, и они были вдвоём. Причём Бин совершенно искренне позабыл, что это «вдвоём» длилось менее суток. Ему, напротив, казалось, что был некий период, когда у Мэйлинн был только он, и вот тогда всё было замечательно. Пока не появился Кол, а потом ещё Каладиус, а потом и Варан…

Уже Кол оттеснил Бина от Мэйлинн – более взрослый, более опытный, более умный и компанейский. Но между ним и Колом как-то не было особой границы, несмотря на разницу в возрасте. Бин не стеснялся Кола, не тушевался в его присутствии. Скорее даже наоборот – когда они были втроём, Бин зачастую даже ощущал поддержку Кола, когда тот своим присутствием сглаживал и скрадывал неловкости.

Однако в обществе мага и охотника за головами Бин так и не научился чувствовать себя комфортно. И тот, и другой подавляли его, заставляя отдаляться в самую дальнюю тень и молча взирать на них. Каладиус ужасал своей легендарностью, своей инаковостью, которая сквозила через его подчёркнуто простое общение. Рядом с ним Бин чувствовал себя червяком, который случайно упал с ветки на профессорскую шапку. Иногда он встревал в разговоры Каладиуса с тем же Колом, но ровно настолько, чтобы в любой момент безопасно отступить. Однако дерзнуть завести разговор самому Бин не смел. Более того, он и предположить не мог, что бы такого он мог сказать, чтобы это было интересно магу.

Но ещё хуже было с Вараном. Бин не мог перенести уединения с ним, и, если такое случалось, под любыми предлогами исчезал из комнаты. Варан, хотя был всего на несколько лет старше самого Бина, казался ему чуть ли не ровесником Каладиуса. Бин так до конца и не поверил мастеру Теней. Но особенно терзало Бина воспоминание о кинжале, который он воткнул в спину Варана. В нём поселился какой-то необъяснимый страх, что Варан затаил обиду и злобу на своего неудачливого убийцу. Более того, Бин против собственной воли чувствовал какую-то своеобразную симпатию к этому человеку, своего рода даже некое преклонение, словно перед небожителем, но снова он ощущал себя незначимой пылинкой, которая никак не может быть интересна такому человеку.