На базе тактического ядерного оружия в Германии, где боеголовки и снаряды хранились в бункерах, Нанну показали довольно компактные устройства, в том числе боеголовки, которые легко могли бы перенести один-два человека. Командующие заверили Нанна, что всё оружие надёжно защищено. Когда он уходил, один из сержантов попрощался с ним за руку, и Нанн почувствовал в своей ладони сложенный клочок бумаги. Он спрятал его в карман.

В записке говорилось: «Сенатор Нанн, прошу вас встретиться со мной и моими товарищами-караульными у казарм около 6 вечера сегодня. У меня для вас очень важная информация».

Вечером Нанн и глава его аппарата Фрэнк Салливан отправились к казармам. Сержант и «трое или четверо его коллег-сержантов поделились со мной страшной историей», вспоминал потом Нанн. «Это была история деморализованной после Вьетнама армии. История злоупотребления наркотиками. История пьянства. История о том, как американские солдаты охраняли тактическое ядерное оружие, будучи под кайфом. Истории эти сыпались одна за другой, мы говорили целый час». Нанн ушёл «глубоко потрясённый».[725]

В Европе Нанн также увидел, как легко споткнуться на этом минном поле и спровоцировать ядерную войну. В докладе сенату он писал: «Есть серьёзная опасность, что ядерное оружие будет использовано в начале конфликта, что приведёт к возможной или даже вероятной эскалации и началу стратегической ядерной войны». Нанн писал, что офицеры НАТО сказали ему: они хотели бы задействовать ядерное оружие «так быстро, как потребуется», но «как можно позднее». Нанну показалось, что они не слишком-то подчёркивают — «как можно позднее».

Долгие годы Нанна тревожило, что тактическое ядерное оружие представляет ещё большую угрозу, чем огромные межконтинентальные баллистические ракеты. Что если локальное столкновение, например, по поводу Берлина, выйдет из-под контроля? «Вдруг, бабах, на столе президента США появляется запрос на применение тактического ядерного оружия, — говорил Нанн. — Я был уверен, никто не представляет, что будет после. Можно сесть и прочитать всю аналитику в мире, но когда мы пустим в ход тактическое ядерное оружие — думаю, никто не знает, чем это кончится». В 1980-х у Нанна появился ещё один повод для тревоги по поводу случайной ядерной войны. Он понял, что затянуть сверхдержавы в военный конфликт могут недостатки систем раннего оповещения. Если одну-единственную ракету, запущенную с подводной лодки третьей страны, примут за первый удар, ответная атака может случиться раньше, чем кто-либо поймёт, как всё началось. Нанн поинтересовался у стратегического авиационного командования США: можно ли быстро и точно определить старт ракеты, запущенной с подводной лодки? После проведения совершенно секретного анализа Нанну доложили: Соединённые Штаты могут с «приемлемой» вероятностью засечь источник, но в СССР системы оповещения гораздо хуже. Если бы советские войска заметили ракету, скажем, из Китая и подумали, что она летит из США, то могла бы произойти ужасная ошибка.[726]

Теперь, когда Нанн оказался на московских улицах, посреди шумной толпы, в августе 1991 года, весь его опыт и знания, все его страхи перед ядерной войной вновь вернулись к нему. Кто будет охранять тысячи маленьких атомных бомб, разбросанных по всему Советскому Союзу? Что если СССР скатится к хаосу и гражданской войне? Кто отвечает за управление ядерными силами? Что если русские военные так же деморализованы, как американские солдаты после Вьетнама? Во время полёта домой, говорил Нанн, он «был убеждён в двух вещах. Первая — что советской империи пришёл конец. Вторая — что у них, и у нас появилась колоссальная проблема с безопасностью».

***

В конце своего летнего отпуска, сидя за столом в фамильном доме в Уокерс-Пойнте в Мэне, с потрясающим видом на Атлантический океан, Буш обдумывал последствия путча в СССР. Утром на пресс-конференции 2 сентября он сказал, что не будет «отъедать ресурсы обороны нашей страны», чтобы предоставить помощь терпящему крушение Советскому Союзу. В обед, делая записи в своём дневнике, он вспомнил, что сорок семь лет назад в тот же день его сбили над Тихим океаном. {Буш участвовал в операции против японцев на Бонинских островах. Его самолёт был подбит, но он всё же сбросил бомбу, а после выпрыгнул с парашютом и около четырёх часов дожидался эвакуации, дрейфуя на надувном плоту. — Прим. пер.}.

Как многое изменилось с тех пор! Как раз тем утром он признал независимость прибалтийских республик.

В те дни Буш обсуждал со Скоукрофтом возможность новой радикальной инициативы, направленной на снижение Угрозы ядерной войны.[727] При всех призывах к благоразумию и своей осторожности Буш действовал смело. За три недели он провёл значительное сокращение американского ядерного оружия, как на суше, так и на море. Он сделал это без затяжных переговоров, без каких-либо конвенций и механизмов верификации, и не дожидаясь аналогичного шага со стороны СССР. Историк Рэймонд Гартхофф назвал это гонкой вооружений наоборот. В телевизионном выступлении из Белого дома 27 сентября Буш сказал: «Мир меняется с удивительной скоростью, и каждый день в истории появляются новые страницы, хотя не высохли ещё чернила на вчерашних страницах». Буш объявил, что Соединённые Штаты откажутся от всего наземного тактического ядерного оружия по всему миру и снимут такое оружие с кораблей; из состояния повышенной боевой готовности будут выведены стратегические бомбардировщики и 450 межконтинентальных баллистических ракет; несколько программ модернизации ядерного оружия будут отменены.[728] Это означало отказ от 1300 артиллерийских атомных снарядов, 850 ядерных ракет «Lance» («Лэнс») и 500 единиц морского оружия. Одним росчерком пера Буш отказался от ядерных вооружений на морских кораблях, которые прежде США вовсе отказывались обсуждать в рамках переговоров о стратегических вооружениях.

Пятого октября Горбачёв присоединился к «гонке вооружений наоборот». Он объявил о ликвидации всего тактического ядерного оружия наземного базирования и о выводе тактического ядерного оружия с кораблей и подводных лодок, о выводе стратегических бомбардировщиков и 503 межконтинентальных баллистических ракет из состояния боевой готовности. Мир снова увидел реальное разоружение — причём молниеносное. В докладе ЦРУ отмечалось, что инициатива Горбачёва, по сути, обеспечит ликвидацию ядерного потенциала советских сухопутных войск.[729] Всего за несколько недель до того Буш и Горбачёв подписали в Кремле договор о стратегических вооружениях, переговоры о котором шли почти десятилетие и который предусматривал поэтапную семилетнюю реализацию; теперь они оба действовали мгновенно, без каких-либо обсуждений. Обещания Буша и Горбачёва не были обязательными, и их реализацию нельзя было проверить, но это был самый спонтанный и драматический разворот за всю историю гонки вооружений.[730]