— Что он, совсем бесчувственный, что ли? — спросил Трой.

Иетс сказал:

— Нет, почему? Просто ему некогда осмотреться по сторонам, а может, он и намеренно этого не делает. Занят, хлопот по горло!

— Упырь! — буркнул Трой.

Все это кончилось довольно быстро. Большинство корреспондентов умчалось в штаб обрабатывать материалы. Карен отдала свою статью Тексу Майерсу для передачи. Те, кто остался в лагере, бродили от барака к бараку в поисках интересных деталей и сколько-нибудь видных заключенных, имена которых могли бы произвести впечатление в Соединенных Штатах; расспрашивали, нет ли у кого родственников в Америке, желательно в тех местах, где выходили их газеты. Как правило, обитатели лагеря «Паула» сторонились корреспондентов. Они не замедлили убедиться, что эти люди не имеют никакого отношения к раздаче продовольствия. Кое у кого уже началась рвота — ссохшиеся желудки отказывались принимать пищу, проглоченную наспех, всухомятку. Это сразу лишило заключенных привлекательности в глазах корреспондентов, ибо они прекрасно знали, что их газеты и телеграфные агентства сильно урезывают материалы об ужасах войны.

Фарриш сообщил Трою о Нейштадтской катастрофе без всякой подготовки, со свойственной ему резкостью. И, закончив свой рассказ, спросил ошеломленного капитана:

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

Трой мог бы сказать многое: его оперативная группа была слишком мала, чтобы поддерживать связь с Нейштадтом; за Нейштадт должен был отвечать Диллон, поскольку он, Трой, продвинулся дальше, и Диллон, по-видимому, поплатился жизнью за свои ошибки; Нейштадт и лагерь «Паула» находились за пределами сектора Фарриша, и эту операцию следовало согласовать с дивизией, которая действовала в том секторе. И, наконец, Трой мог бы сказать в свою защиту, что когда он узнал об эвакуации лагеря «Паула» и о предстоящем расстреле оставленных там заключенных, у него уже не было времени добывать сведения разведкой, не грозит ли Нейштадту наступление какой-нибудь случайной немецкой части, численно превосходящей отряд Диллона.

Уиллоуби приготовился возражать и, если понадобится, разбить все эти доводы. Но ему не пришлось пустить в ход свои юридические таланты.

Гибель отряда Диллона в Нейштадте слишком напомнила Трою уничтожение взвода Фулбрайта во время боев на Арденнском выступе. И ему сказали об этом сейчас, когда он и без того подавлен тем, что не может наладить порядок в лагере «Паула». Трой не стал защищаться.

Стоя позади Фарриша, Уиллоуби видел лицо Троя — стиснутые губы, пустой взгляд. Он хотел было поднять вопрос о сожженных заживо эсэсовцах, но смолчал.

А Фарриш тем временем говорил:

— Вы сами должны понять, капитан, что выбора у меня нет.

— Да, сэр.

— Вы, по-видимому, не справились со своими обязанностями командира.

— Да, сэр.

Фарриш весь ощетинился:

— Черт вас возьми! Скажите что-нибудь, кроме «Да, сэр»!

Генерал задыхался. Он не может мириться с неудачами. Всякая неудача — это выпад против него!

Уиллоуби воспользовался наступившей паузой. Ему казалось, что, принимая всю вину на себя, Трой хочет выгородить Фарриша и его, Уиллоуби, — инициатора этой операции. И он сказал:

— Вы не должны обижаться, капитан, лично против вас никто ничего не имеет. Вам были предоставлены все возможности, но обстоятельства так сложились, что…

— Мои офицеры и мои солдаты используют все данные им возможности! — подхватил Фарриш. — И я горжусь этим! Если я не могу выбирать каждого своего солдата и офицера в отдельности, то изгонять тех, кто не оправдал моего доверия, — это в моих силах. Таков мой принцип.

— Я не отказываюсь нести ответственность, сэр, — с трудом выговорил Трой. — Я слагаю с себя офицерское звание. Войну я начал рядовым и продолжать ее могу тоже рядовым.

— Предоставьте решить вашу дальнейшую судьбу мне, капитан.

Слишком уж он тяжело это принял. Но Фарриш не может заявить: «Тут есть и моя вина». Во-первых, потому, что он ни в чем не виноват и никогда не бывает виноват. Во-вторых, кто-то должен сказать: «Я не отказываюсь нести ответственность». Трой сказал это. Фарриш был человек не мстительный, покуда все шло так, как ему хотелось.

— Лично против вас я ничего не имею, — повторил он слова Уиллоуби.

— Слушаю, сэр.

— Явитесь в отдел личного состава за новым назначением.

— Слушаю, сэр.

Трой вышел из генеральского прицепа. Оставшись наедине с Фарришем, Уиллоуби сказал:

— Какая жалость! Прекрасный офицер. Я его знаю по Рамбуйе. Надежный строевик. Очевидно, такая задача была ему не по силам — не справился…

— Кларенс Уиллоуби! — воскликнул Фарриш. — Вы все еще мало меня знаете! Мне это гораздо тяжелее перенести, чем ему. Но принцип есть принцип.

Фельдмаршал фон Клемм-Боровский называл это «Kessel», американцы называли окружением или кольцом. Немецкое название было гораздо выразительнее. «Kessel» — это котел, в котором ты сидишь и из которого не можешь выбраться, несмотря на все свои отчаянные попытки, — сидишь и ждешь, когда под тобой разведут огонь.

То, что такой казус случился с ним после того, как он перевел почти все свои войска обратно через Рейн, потрясло до основания веру Клемм-Боровского в самого себя. Неужели он, математик, специалист по передвижению войск, допустил где-то ошибку, спутавшую все его расчеты?

Пока кольцо еще только стягивалось вокруг него, он предпринимал одну контратаку за другой, зная, что это ни к чему не приведет; но что оставалось делать? Если б, предвидя окружение, он отступил из Рура и спас остатки своей армейской группы, потеря рурского бассейна окончательно подорвала бы обороноспособность Германии. А стараясь удержать и защитить Рур, он неминуемо должен был отрезать себе путь к отступлению и попасть в котел.

Фельдмаршал знал также, что его армейская группа — последняя из уцелевших на западе. Если он выйдет из игры, Верховное командование, вероятно, перейдет к подвижной обороне между Рейном и Эльбой, но это будет только оттяжка, не более.

Командный пункт Клемм-Боровского помещался в двухквартирном жилом доме на окраине Креммена. Снаружи дом этот ничем не отличался от других, и потому-то Клемм-Боровский и остановил на нем свой выбор. Ни воздушные, ни наземные разведчики противника никогда не догадаются, что именно отсюда маршал руководит последней битвой за Рур. Правда, особенного руководства сейчас не требовалось. Приказ по армии был обычный — сражаться до последнего человека, и Клемм-Боровский отдал его скрепя сердце, потому что такие приказы слишком часто повторялись за эту войну и всегда предвещали поражение и никогда не способствовали победе.

У маршала было достаточно свободного времени для раздумий о неминуемом поражении и о будущем Германии. Он был уверен, что ее будущее сложится без его участия, но полученный им урок не пропадет даром, им должны воспользоваться будущие немецкие полководцы и политики.