я применил во время операции. Если вам любопытно, я могу перечислить все побочные эффекты всех использованных мною в вашем случае лекарств, чтобы какая-нибудь внезапно проявившаяся в вас странность вас не испугала.

Полли не было любопытно, но доктор тем не менее начал наизусть зачитывать ей аптекарскую энциклопедию. Она не слушала: его вгоняющий в сон голос университетского профессора уполз куда-то за грань ее внимания и врос в серые стены комнаты.

Щелк-щелк…

Она опустила взгляд. Под домом в кошмарно разросшемся клубе-розарии, больше походившем на куст шиповника или на сказочный лес, полный злых страшных волков, возился Джаспер. Он был явно раздосадован своей тяжкой и невыносимой участью, и яростно боролся с растением. Растение пока побеждало и словно пыталось вырвать из его пальцев садовые ножницы.

Шевеление у толстой ржавой трубы на углу дома привлекло внимание Полли. Она перевела взгляд и увидела торчащую из узкого угольного прохода между домами мальчишескую голову – маленькую курносую и чумазую голову, тонущую в большущей вельветовой кепке.

Мальчишка кого-то высматривал. И вскоре стало ясно, кого. Завидев незадачливого садовода, он выбрался из угольного прохода и, не теряя времени, подскочил к Джасперу, что-то сказал ему.

Племянник доктора Доу обернулся и поздоровался – при этом, по всей видимости, не преминул пожаловаться на злющего тирана-дядюшку.

Незнакомый мальчишка что-то быстро-быстро залепетал – до Полли донеслись лишь обрывки его тонкого птичьего голоска. Приятель Джаспера был явно чем-то сильно взволнован – он размахивал руками и пытался изобразить нечто то ли жуткое, то ли зловещее, то ли все это одновременно.

Джаспер – уж кто бы сомневался! – слушал его с интересом и только лишь кивал да едва успевал вставлять в речь мальчишки в вельветовой кепке уточняющие вопросы. Что-то затевалось…

Будто почувствовав на себе взгляд Полли, Джаспер поднял голову и уставился на нее. Он улыбнулся, приставил палец к губам, а затем, сорвав с рук садовые перчатки и зашвырнув их прямо в куст, вместе со своим приятелем был таков, профессионально наплевав как на свои домашние обязанности, так и на обещание не встревать больше ни в какие подозрительные «тайны», выданное лично дядюшке и при свидетелях в лице миссис Трикк, мистера Дилби и пчелы Клары.

Что ж, кое в чем доктор был прав: Джасперу, чтобы сбежать, окно не требовалось.

Занудный бубнеж Натаниэля Доу о лекарствах и их свойствах вдруг стих, и это вернуло ее из мусорной аллеи за окном и омута мрачных мыслей обратно в комнату.

– В том, что произошло, нет вашей вины, – сказал он неожиданно.

Полли промолчала: что этот человек может знать о чувстве вины?! Искренне убежденный в собственной правоте, в том, что никогда не ошибается, непоколебимый и выстроивший свое существование внутри кокона из принципов и убеждений, как улитка под панцирем. Под этот панцирь нет хода никаким сомнениям – не то что вине. Если бы она перешла на его язык, то сказала бы нечто вроде: «Вы не имеете права утверждать подобное, поскольку вам не знакомо то, о чем вы пытаетесь рассуждать». Ровно так же, как слепой никогда не сможет понять переживания зрячего от какого-либо зрелища, так и Натаниэль Френсис Доу попросту не способен понять человека, способного испытывать сожаления.

Разумеется, она не стала озвучивать свои мысли. И вместо этого сказала глухим, тихим голосом:

– За то короткое время, что я здесь гощу, я дважды попала в одну и ту же ситуацию, доктор. – Он промолчал, ожидая продолжения, и она уточнила: – Стала жертвой похищения. В Льотомне есть выражение «дамочка в беде». Я могу пояснить, что оно значит, но, думаю, вы и так понимаете. Так вот. Я больше не буду такой дамочкой. Я сделаю все, чтобы то, что случилось со мной, никогда и ни за что не повторилось.

Доктор одобрительно кивнул, посчитав, что мисс Полли Уиннифред Трикк решила в будущем быть более осмотрительной и не участвовать в различных сомнительных делах. В его понимании, это было крайне здравое, взвешенное и достойное решение.

– Миссис Трикк все здесь приготовит для вас, – сказал доктор Доу.

Он развернулся, чтобы уйти, и, уже переступая порог, вдруг поймал себя на мысли, что, кажется, понял ее неверно. Но тут же отринул эту странную мысль: в словах Полли Трикк не было и намека на двусмысленность.

Что ж, в этом он был прав. И неправ одновременно.

Полли покачала головой и уставилась на унылые крыши домов, флюгеры, птичники и дымоходы, проглядывающие над стеной мусорной аллеи.

– Не позволю этому городу пережевать меня… – прошептала она. – Не позволю…

***

В дверь постучали.

– Меня здесь нет… – сказала Полли. Она сидела на стуле у окна и безучастно глядела на крыши домов.

Дверь открылась, и в комнату вошел доктор Доу.

Полли даже не шевельнулась. Не отрывая взгляд от окна, она спросила:

– Кого убили на это раз?

Доктор удивился:

– Я? Пока никого.

– Тогда кто кого убил?

– Вообще никто никого не убивал.

– Тогда что случилось?

Доктор поморщился. Полли Трикк сильно изменилась за последнее время, даже ее извечная раздражающе ироничная манера говорить стала другой – теперь она выдавала лишь преисполненные мрачных подтекстов резкие рваные фразы. Так мог бы говорить старый могильщик. И хоть доктора прежде всегда выводила из себя легкомысленная, сугубо льотомнская Полли Трикк, нынешняя, Габенская, ее версия ему не нравилась намного больше. Кто-то бы решил, что, в его представлении, в этом доме есть место лишь для одной мрачной тени – его собственной, и он злится, чувствуя, что кто-то потихоньку крадет его мрачность, но это было далеко не так. Хотя бы потому, что доктор Доу из переулка Трокар не являлся опереточным злодеем.

– Мисс Полли, миссис Трикк просила передать, что она готовит ваше любимое рагу из кролика с кленовыми листьями.

Сказав это, доктор снова поморщился – он не понимал, как можно есть листья. (Против кроликов он ничего не имел, несмотря даже на то, что они едят листья).

– Она надеется, что это вас взбодрит.

– Взбодрит?

– Может, поднимет вам настроение…

– У меня замечательное настроение.

Выглядела Полли так, что казалось, будто она вот-вот завалится набок и упадет со стула. И так и останется лежать на полу, потому что зачем подниматься, когда все бессмысленно и беспросветно.

– Вы уже неделю не выходите из комнаты.

– Мне здесь нравится. Эта комната идеально… – она отвернулась от