из дедушкиной гостиной…

Выше… еще выше…

Он вспомнил первую убитую им в экспедиции тварь.

Еще фут вверх… два фута… три…

В его памяти всплыли остров Лугау и долина, на которой росло древнее многоголовое чудовище…

Вонзить зацепы… подтянуться… еще раз…

Столько жизней оборвалось в бутонах этих тварей…

Вонзить… Подтянуться…

…в пастях этих выжидающих жертву кровожадных хищников… Проклятые глупцы не верили ему… они смеялись над ним… называли безумцем…

Что они скажут теперь?

Сэр Пемброуз вдруг поймал себя на том, что выше не подняться.

Что ж, выше и не нужно было… Прямо над головой нависал отрастающий от стебля ком из лиан, туго оплетших сердечный клубень.

Он добрался! Его путь закончился!

Не только путь по стеблю, но и все те дороги, которые он истоптал своими сапогами. Вся его жизнь вела именно к этому моменту…

Сэр Пемброуз потянулся к мачете на поясе и тут же остановил себя: мачете не поможет – ему просто не удастся размахнуться как следует.

Рука сжала рукоять ножа и вырвала его из чехла. Сладковатый запах заполнил нос и рот, набился в нёбо. От него невероятно захотелось спать. Веки начали тяжелеть, а глаза закрываться…

– Я убил тебя однажды… – прохрипел охотник, растирая слабость, как подушечного клопа между пальцами. – И убью снова…

Лезвие ножа взрезало лиану и рассекло ее, как какую-то веревку. А за ней еще одну и еще…

Он будто нить за нитью разъединял корсет. Или, скорее, срывал ленты с запакованного подарка, о котором всегда мечтал…

Тварь почувствовала, что кто-то пытается подобраться к ее сердцу. Она разжала пасть, а затем расплела удерживающие дирижабль лозы.

Воздушное судно или, вернее, то, что от него осталось, покачнувшись, повисло над пустырем.

Сэр Пемброуз не обращал на это внимания. Он продолжал исступленно кромсать и резать мешок из лиан. И наконец обрывки зеленых «ребер» твари распались, обнажив сердечный клубень.

Ком в три-четыре фута в диаметре редко, но ритмично пульсировал и этим отдаленно походил на человеческое сердце. По его вязкой поверхности пробегали изумрудные и сапфировые блики и ветвились молнии жилок… Они отразились в глазах сэра Пемброуза.

– Я уже уничтожал тебя… И на Лугау, и до… и после…

В каждом убитом растении на жизненном пути охотника жила его собственная боль, жил его собственный страх, которые он выпускал наружу, изгонял из себя, перерубая очередной стебель.

Мальчик завороженно глядит на мухоловку в горшке на окне… Она алчно поворачивает к нему бутон, она хочет сожрать его, но не может – она слишком маленькая, но будь она чуть больше…

«Она хочет схватить меня, хочет переварить, как муху… но я… не муха…»

Сэр Пемброуз не замечал, как дернулась голова твари, как к нему устремились одновременно все ее лозы.

– Я не муха! – закричал он. – Ты меня не сожрешь! Я не муха! Не муха!

Он ударил ножом. Лезвие прошило клубень, и охотника обдало светящейся зеленой кровью.

Мухоловка заревела.

Но он и этого не заметил. Ненависть и ярость слились в нем в один узел исступления.

– Я не муха! Не муха!

Он продолжал бить ножом. Кровь твари стекала по стеблю и по листьям, капала на землю.

Сердечный клубень перестал сокращаться, но сэра Пемброуза это не остановило.

Он был уже с ног до головы покрыт липкой обжигающей кровью, она заливала его лицо, и лишь два преисполненных безумия, отчаяния и боли глаза сверкали в этой отвратительной маске.

Все существо монстра, от корней и до бутона, изошло дрожью. Пасть исторгла крик, а затем закрылась.

Голова мухоловки дернулась. И на мгновение замерла. А уже в следующий миг наклонилась и провисла. Лозы, утратив силы, опали. Стебель изогнулся в агонии.

– Я… не… муха… – прохрипел сэр Пемброуз

Свечение сердечного клубня погасло. Жизнь окончательно покинула мухоловку. Карниворум Гротум качнулся и начал падать.

Сэр Пемброуз падал вместе с ним…

– Не… муха…

***

– Мама! – раздался неподалеку детский крик. – Мама! Ты где?..

Сержант Кручинс тряхнул головой и очнулся.

Все тело сковывала слабость, отчего хотелось просто опуститься на землю, закрыть глаза и, свернувшись калачиком, забыться. Но уже по-настоящему. Может быть, в этом забытьи снова будет та сладость, которую неведомый добросердечный господин уже почти-почти положил ему на язык?

Сержант интуитивно сплюнул, выругался и почесал подбородок (три его любимых даже не действия, а полноценных вида времяпрепровождения), и только после этого, протерев глаза, осознал себя… в себе. Ощущение это ему традиционно не понравилось: оно напоминало похмелье после знатной попойки в «Колоколе и Шаре», вот только славных воспоминаний о не пропавшей впустую ночи не было, да и компания подобралась, скажем прямо, не ахти.

Со всех сторон стояли люди. Перепуганные, потрясенные, с бледными лицами и пересохшими губами. Они не понимали, где находятся и что происходит.

Кто-то закричал, увидев развороченное мертвое тело, лежащее на земле. Кто-то, опустив голову, пытался разглядеть, что это за вязкая лужа, в которой он стоит.

Вокруг начали звучать вопросы, вот только сержант не был намерен на них отвечать.

В отличие от вырванных из домов и постелей горожан, он все понимал. И был зол. А еще до него почти сразу дошло, что, если эти тупоголовые бестолочи (себя он к ним, впрочем, не причислял) обрели сознание, то тварь мертва. В пользу этого выступало также и то, что жуткое растение больше не возвышалось над пустырем.

– Пайпс! – крикнул он и принялся пробираться через толпу наружу.

Сержант Кручинс умел быстро ориентироваться в ситуации (спасибо миссис Кручинс), и поэтому в его голове тут же принялись вращаться шестеренки на тему того, как обернуть все произошедшее себе на пользу и выцедить из него наибольшую выгоду.

– Расступись! – рявкнул сержант. – Пайпс!

Из толпы раздался ответ:

– Сэр! Я тут!

К сержанту, расталкивая людей, протиснулся констебль Пайпс.

– Пайпс, собирай наших, – негромко велел Кручинс. – Начинайте отгонять дурачин от мухоловки, которую храбро и бесстрашно победила славная габенская полиция.

– Полиция победила? – недоуменно уточнил констебль, и сержант поморщился: видимо, тот все еще был не совсем в себе.

– Разумеется, полиция. А кто же еще? Констебли из Дома-с-синей-крышей под командованием храброго сержанта Кручинса и при особом участии отличившегося старшего констебля Пайпса.

– Хм. Я понял вас, сэр, – усмехнулся Пайпс. – Все будет сделано наилучшим образом.

– Повезло, что здесь нет этих треклятых писак из «Сплетни» – на этот раз они ничего