тактична и сдержана, будто получила дворянское воспитание. Возьму тёщу к себе, – окончательно решил Иван Петрович, отстраняя котенка от своего уха, которое покраснело от жесткого язычка котенка, вздумавшего лизать его.

– Чудак – человек, – возразил Миронов, – куда ты тёщу возьмешь? Сюда на нары? Сначала сам получи свободу, а уже потом решай с тёщей будешь жить, или куда-нибудь в пещеру уйдёшь жить, как Робинзон Крузо, которого кораблекрушением выбросило на необитаемый остров, и он там прожил много лет в одиночестве с попугаем и козами: я об этом в книжке читал.

–Ладно, хватит лясы точить, надо в столовую пробираться, видишь, народ уже собирается,– встрепенулся Иван Петрович. Действительно зэки начинали толпиться у входа, чтобы всем вместе, взявшись за руки, цепочкой двинуться к столовой и не пропустить свое урочное время.

Иван Петрович и Миронов подошли к толпе, зэков, которая вытянулась в людскую цепь, и стала исчезать в открытую дверь барака человек за человеком, пока там не скрылось последнее человекозвено. Где – то, в середине цепи, нашлось место и для Ивана Петровича.

Метель кружила, мела и выла, и за сплошной пеленой снега ничего не удавалось разглядеть. Цепочку зэков вёл охотник из местных, который сидел в лагере за убийство тигра, шкуру которого он пытался продать на станции, проезжим китайцам из поезда Москва – Харбин, за что и получил пять лет лагерей. Он каким-то чутьём вывел всех, сквозь снега по пояс, прямо к двери столовой, откуда выходили такие же цепочки зэков и бесследно исчезали за снежными вихрями.

На обед были пустые щи из квашеной капусты и макароны с рыбой, мороженые штабеля которой хранились в продуктовом складе, примыкающем к столовой. Быстро поев, цепочка зэков 6-й фаланги тем же способом вернулась в барак.

– Интересно, – заметил Миронов, когда они снова улеглись на нары, – если вьюга будет целый месяц, мы так и будем отдыхать здесь или лагерное начальство найдёт нам какое-то дело здесь. Я лично не против пролежать в бараке до самой весны, лишь бы кормили и в сортир по пути из барака и обратно не заблудиться.

– Ни каркай, после обеда, а то действительно начальство что-нибудь придумает, например, бессмысленно снег чистить, а хуже бестолковой работы ничего нет. Спи лучше, пока есть такая возможность по божьему промыслу, приславшему нам непогоду.

– И то верно, – вздохнул Миронов и, отвернувшись к стенке, вскоре захрапел и засвистел как бы подражая вою метели за стенкой барака.

Иван Петрович тоже готовился заснуть под храп Миронова и вой метели, но невольно прислушался к голосам зэков из соседней кабинки. Сквозь дощатую перегородку, сосед по имени Егор, двадцатилетний вор-карманник, возбужденно говорил своему сожителю по кабинке:

– Представь, Тимофеич, сейчас в столовой, мне знакомый зэк, из тех, что живут в дальнем углу и сейчас, наверное, режутся в карты, говорил, что наш воспитатель Гладышева, убираясь в бухгалтерии, где она уборщицей на лагерных работах, случайно увидела на столе приказ по Дальстрою о нормах питания зэков в БамЛаге и его филиалах.

Оказывается, нам на месяц положено для пропитания: 1 кг хлеба, 2 кг муки, 6 кг рыбы, 3 кг масла растительного, 33 кг макарон, и около 7 кг сахара и столько же сухих овощей. И там ещё помечено: чай, томат-паста, какие-то специи и прочее.

Она сказала об этом приказе, по секрету, своему знакомому, а тот моему и теперь весь барак знает. Как думаешь, кормят нас по этой норме или нет? Но, вроде бы, такой паёк для тех, кто работает и вырабатывает норму, а если нет, то паёк сокращается раза в два.

– Я думаю, что примерно так оно и есть, – отвечал Тимофеич. Макарон конечно меньше дают, но зато хлеб каждый день, потому, что здесь своя пекарня, а в других местах, наверное, сидят на макаронах: это тот же хлеб, но в другом виде. Насчёт мяса и сахара я сомневаюсь и думаю, что половину охрана и администрация с прихлебателями растаскивают, а рыбы полно – весь склад забит и до весны будет лежать мороженная, ничего ей не сделается. Здесь на востоке этой рыбы девать некуда, и вывозить её отсюда далеко и не на чем.

А ты, Егорка, держись подальше от этой Гладышевой: она, по слухам, сожительствует с опером из 3-го отдела, и может запросто настучать ему на нас за распространение контрреволюционной агитации и ложных сведений.

Какой там у них паёк на зэков, мне лично наплевать, но пока с голода мы не пухнем и это хорошо. А если цинга или чирьи заведутся, то в санчасти у входа всегда стоит бутыль с рыбьим жиром и ложку можно выпить, если зайти не поленишься. Я завсегда перед завтраком туда захожу и пью рыбий жир, хотя и противно. Зато, видишь, гладкий я и все зубы на месте. Советую и тебе причащаться рыбьим жиром, коль попа с просфорой здесь нет.

– Пробовал и я пить рыбий жир по совету санитара, когда приходил в санчасть рвать гнилой зуб. Но противно.

– Молодой ещё, потому и противно. Вот останешься без зубов или животом маяться будешь, тогда и коровьи лепешки или овечьи шарики готов будешь есть, но уже поздно будет – здоровье надо беречь, а не восстанавливать. Руку, к примеру, на лесосеке отпилишь – другая не вырастет: так и со здоровьем: потеряешь, не вернёшь. Пурга кончится, я снова буду ходить пить рыбий жир, давай и ты за компанию. Хватит говорить – подремать хочу, – закончил Тимофеич и сразу засопел в унисон с Мироновым.

– Надо бы и мне присоединиться к потребителям рыбьего жира, чтобы цинга не вернулась и чирьи за собой не привела. Я поправился и рад, а впереди ещё целая зима, работа на морозе и на колонизацию, скорее всего, выпустят не раньше лета, – так думал Иван Петрович, присоединяясь к спящим соседям.

XI

Утром, на рождество, пурга закончилась, так же внезапно, как и началась. Зэки протоптали дорожку к сортирам и столовой, увязая, порой, в снегах по пояс. По случаю окончания непогоды был объявлен лагерный аврал и все способные на работу зэки и лагерная обслуга, включая начальников, особистов и охранников занялись уборкой снега. Солнце повисло невысоко на ярко-голубом небе и под его лучами, снег тоже казался голубоватым и искрился миллионами снежинок, так что с непривычки у Ивана Петровича ломило глаза и наворачивались слезы.

Снегов за эти дни намело столько, что местами бараки были засыпаны по самую крышу, да и на крышах снег лежал толстым слоем, из которого торчали