Я представил, как буду писать неухоженные приходские церкви и людей, живших на старых улочках. «Крестный ход» — вот название первой картины. Я нарисую детей в белых одеждах, толпящихся на тротуарах женщин, с четками, в цветастых платьях и шляпках из черной соломки, а еще маленькие домики с пряничными крышами. Возможно, мама тоже будет на моей картине. Словом, огромное полотно, внушающее благоговейный ужас и немного гротескное. На лицах простых людей, которых я когда-то знал, отпечаток примитивной жестокости, а сами эти люди жалкие и убогие, но детали будут выписаны с большой любовью: жемчужные четки в руках маленьких девочек и тонкое кружево. А мама будет в черных перчатках и тоже с четками. Привычное кроваво-красное небо над рекой и, возможно, весенний серебряный дождь, падающий косыми струйками из низких облаков.

Вторая картина будет называться «Марди-Гра». И она стоит у меня перед глазами так же ясно здесь, в Сан-Франциско, как виделась мне в ту ненастную ночь в Новом Орлеане. Огромные блестящие платформы из папье-маше, к которым тянутся склоненные ветви деревьев, и подвыпившие факельщики в черном, которые непрерывно прикладываются к карманным фляжкам. Кто-то роняет факел прямо на платформу, заполненную гуляками в атласных карнавальных костюмах. Языки огня и столбы дыма вздымаются ввысь, словно графическое изображение многоголосого рева, извергаемого отверстыми ртами.

Над Сан-Франциско потихоньку занималась заря, но плотная пелена тумана по-прежнему застилала окна мастерской. Все кругом, казалось, было омыто холодным люминесцентным светом. Мои старые картины с крысами и тараканами казались окном в другой мир.

У меня болела душа. У меня болело сердце. И тем не менее я испытывал безграничное счастье в предвкушении радости создания картин, которые мне предстоит написать. Мне не терпелось начать прямо сейчас. Я посмотрел на свои руки. Я так давно не писал, что на руках не осталось даже следов краски. Меня ждали кисти, а еще странный свет, льющийся в окна мастерской.

«Но какое это теперь имеет значение, если тебя нет рядом, Белинда?! — прошептал я. — Где ты, моя дорогая? Может быть, ты пытаешься добраться сюда, а может быть, гнев и обида не пускают тебя? Обида и нежелание простить! Святое причастие, Белинда. Возвращайся скорей».

Утром в новостях по кабельному телевидению показали длиннющие очереди перед нью-йоркским кинотеатром, где демонстрировали «Конец игры». «Нью-Йорк таймс» уже поместила восторженный отзыв о фильме:

«Что касается начинающей актрисы, то она совершенно неотразима. Стоило ей появиться на экране, как окружающая ее нехорошая слава тут же забылась. Но тогда остается только удивляться противоречивости и непоследовательности судебной системы, вынужденной заклеймить столь одаренную и утонченную молодую актрису как малолетнюю преступницу».

В полдень новостные каналы кабельного телевидения показали интервью с представителем Музея современного искусства в Нью-Йорке. Этот весьма специфический джентльмен, лысый, близорукий, в очках с толстыми стеклами, читал заранее подготовленное заявление. Когда он делал паузу, чтобы восстановить дыхание, то смотрел куда-то высоко в небо, словно искал там только ему одному известную звезду. По вопросу приобретения картин с изображением Белинды официальный представитель заявил, что музей не признает за собой морального права судить о нравственном облике художника. Музей считает картины достойными того, чтобы пополнить его коллекцию. Члены попечительского совета музея единодушно оценили неоспоримые достоинства работы художника.

Затем нью-йоркский критик Гаррик Сэмюэльс — человек, вызывающий у меня личную неприязнь, — написал буквально следующее: «Нечасто можно увидеть художника, который раскрывается с таким жаром и таким неистовством. Уокер демонстрирует нам образчик высокого искусства, свойственного картинам так называемых старых мастеров, и все же его полотна удивительно современны. Перед нами уникальный союз компетентности и вдохновения. Часто ли можно встретить такое явление? Возможно, один раз в сто лет!»

Спасибо тебе, Сэмюэльс! Но ты мне все равно неприятен. Хоть ты и признал свою вину по всем пунктам.

Я прошел по коридору, посмотрев по очереди во все окна. Та же толпа, те же лица. Но что-то изменилось. Перед домом впервые остановился туристический автобус, который обычно возит туристов в Кастро, чтобы те могли поглазеть на геев. Интересно, неужели все люди в автобусе сейчас смотрят на мой дом?

Около часа дня Барбара пробудила меня от беспокойного сна на диване в гостиной.

— Только что какой-то парень принес сообщение от Блэра Саквелла. Позвоните ему, пожалуйста, из телефонной будки по этому номеру.

Еще окончательно не проснувшись, я подошел к входной двери. И когда на меня набросились репортеры, я забыл о вежливости. Кроме того, я заметил двух полицейских в штатском, вылезавших из серого «олдсмобиля». Бросив на них пристальный взгляд, я помахал им рукой и направился к телефонной будке возле магазинчика на углу.

Они кивнули в ответ и замедлили шаг.

— Джереми, кто эти ребята?

— Джереми, скажите, вам звонила Белинда?

Пока я переходил Нои-стрит, репортеры шли за мной по пятам.

— Мои телохранители. Эй, у кого-нибудь есть четвертак? — спросил я.

И тут же пять рук протянули мне пять четвертаков. Я взял два, сказал спасибо и закрыл дверь телефонной будки.

— Ну, похоже, тебе понадобилась чертова уйма времени! — ворчливо приветствовал меня Блэр. — Где Джи-Джи?

— Спит. Он всю ночь помогал мне разбираться со звонками.

— Со мной только что связался человек Джеремайя из Лос-Анджелеса. Сказал, что Сьюзен поймала его час назад, когда уже собиралась уезжать из Чикаго. Он не стал говорить со мной, опасаясь, что мой телефон в отеле прослушивается. Велел позвонить по телефону-автомату. Ты мне сейчас туда и звонишь. А теперь слушай. Сьюзен сказала, что знает наверняка, что до позавчерашнего дня Белинда жила в отеле «Савой» во Флоренции.

— Боже, она уверена?!

— Когда Джеремайя приехала в Рим, друзья сообщили ей, что Белинда подрабатывала на киностудии «Чинечитта». Они завтракали с ней на виа Венето меньше двух недель назад. У нее все было прекрасно.

— Слава те господи!

— А теперь не перебивай и слушай внимательно. Те люди сказали, что Белинда жила во Флоренции и работала несколько дней в неделю. Джеремайя подключила к нашему делу личную секретаршу своего папаши в Хьюстоне. Та обзвонила всех знакомых Сьюзен во Флоренции, приятелей Белинды, друзей Бонни, проверила рабочие контакты. И наконец напала на жилу вчера днем. Выяснилось, что Белинда выехала из отеля во вторник, именно в тот день, когда Сьюзен покинула Рим. Белинда жила под своим именем и расплатилась по счету дорожными чеками. Она сообщила портье, что собирается в пизанский аэропорт, поскольку возвращается в Штаты.

Я чуть было не свалился от неожиданности прямо в телефонной будке. Мне срочно нужно было брать себя в руки, так как еще немного — и я мог разреветься точно ребенок.