В свете прожекторов.

Под властью Единого закона.

Согласно традициям.

Согласно инстинктам.

Сегодняшним днем.

Узким кругом: Первые семьи, Приблудшие, потомки тех и других.

Под защитой Охраны.

Под властью Семейного совета.

Без прошлого.

Без внешнего мира.

Без звезд.

Для Тетушки Ночь звезд и ножей началась так же, как многие предыдущие: она сидела на крохотной душной кухоньке и писала в дневнике. После обеда она сняла с веревки новую порцию высохших страниц — они всегда напоминали ей кусочки застывшего солнца — и остаток дня доводила их до ума — обрезала края, осторожно снимала обложку из ягнячьей кожи и подшивала новые листы. Работа отнимала много времени, требовала аккуратности и внимания, зато результат доставлял ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда Тетушка отложила нитку с иголкой, зажглись прожекторы.

Почему все уверены, что дневник у нее один? Если не изменяла память, этот блокнот был двадцать седьмым по счету. Казалось, стоит выдвинуть ящик стола или открыть буфет — наткнешься на очередной «том» дневника. Наверное, причина заключалась в том, что она не ставила их на полке корешок к корешку, а рассовывала куда попало. Зато каждая находка радовала, как встреча со старым другом.

Истории в блокнотах повторялись: Тетушка описывала Старый мир. Порой новые эпизоды сами всплывали из недр памяти. Например, как она смотрела телевизор: перед мысленным взором появлялся мерцающий голубой экран, а в ушах звучал недовольный голос отца: «Ида, выключи чертов ящик! От него у тебя мозги набекрень!» А порой воспоминания оживлял солнечный свет, льющийся сквозь листву, или запах ветра. Тетушка закрывала глаза и видела фонтан в парке — его брызги казались хрустальными! — или подругу Шариз, которая жила за углом. Вот они вместе сидят на крыльце, и Шариз показывает выпавший зуб с окровавленными корешками. «Зубной феи точно нет, но кто мне доллар принес?» Вот мама в своем любимом бледно-зеленом платье складывает на кухне выстиранное белье — как славно пахнут чистые полотенца!

Любой новый эпизод означал целую ночь за дневником. Ведь воспоминания как лабиринт: откроешь дверь, а за ней — вторая, за второй — третья…

«Сегодня напишу о другом, — подумала Тетушка, когда окунула перо в чернила и разгладила чистую страницу. — Не о прошлом, а о Питере, о мальчике, в душе которого сияют звезды. Может, он и сам придет!»

Тетушкины мысли не всегда подчинялись сознанию, наверное, потому, что их накопилось слишком много за такую долгую жизнь. Тетушка напоминала себе живой дневник, только вместо страниц в нем были годы.

Как-то вечером к ней заглянула Пруденс Джексон. Несчастная, рак поглотил ее, не позволив дожить до старости! Пруденс сжимала в руках коробку. Она страшно исхудала, ослабла и едва не качалась на ветру. Сколько обреченных повидала на своем веку Тетушка! Увы, помочь им никто не в силах, разве только выслушать и исполнить последнюю просьбу. Именно так она и поступила — взяла коробку и спрятала в надежном месте. Через месяц Пруденс Джексон умерла.

«Не торопи его, пусть сам додумается!» — сказала в тот вечер Пруденс, и Тетушка отметила: «Золотые слова». Торопиться вообще не стоит: всему свое время, жизнь, как поезд, на который нужно успеть. Поезда бывают разными: иногда попадаешь в мягкий вагон с улыбчивыми попутчиками и заботливым проводником; он компостирует твой билет и хлопает по плечу со словами: «Ах, какая умница-красавица, прелесть, а не девочка! Молодец, на настоящем поезде едешь!» И сиденье… чудо, какое удобное — устраиваешься на нем и, потягивая шипучку, смотришь в окно, где в волшебной тишине проплывают поля, высокие городские дома, озаренные ярким сентябрьским солнцем, дворы с развевающимся на веревке бельем, переезд со шлагбаумом, у которого ждет мальчик на велосипеде, леса и зеленый луг, где пасется корова.

Стоп, она ведь хотела писать не о поезде, а о Питере! (Куда же они ехали на том поезде? Куда они с папой направлялись? Вроде бы на юг, в гости к бабушке, тетям и дядям. Папа еще про какие-то южные штаты говорил!) Да, да, она пишет о Питере, о Питере и поездах. Ведь порой жизнь поворачивается изнанкой, а ее уклад катится в тартарары. Как же тут удержаться, как на ногах устоять? Привычная жизнь обрывается, и поезд — без мягких сидений, какое там, даже без окон! — уносит тебя в неизвестность, точнее, на оцепленную солдатами платформу, над которой кружат вертолеты. На память о родителях осталась лишь фотография, ее положила тебе в карман мама, когда обнимала тебя на прощание. Мамочка… Ты никогда ее больше не увидишь.

В дверь постучали, но Тетушка расслышала лишь хлопок, означавший, что гость вошел в дом. К этому моменту она почти перестала «лить глупые старушечьи слезы». Слово же себе дала: никаких больше слез! Прошлое не изменишь — зачем впустую рыдать? Тем не менее она рыдала даже теперь, девяносто два года спустя, представляя, как мама прячет фотографию в карман дочуркиного платья. Мама знала: когда Ида найдет снимок, их с отцом уже не будет в живых.

— Тетушка!

Тетушка думала: это Питер наконец пришел спросить о девочке, но голос был явно не его. Гостя она не узнала: с таким зрением много не разберешь. Лицо длинное, узкое, словно дверью прищемили…

— Я Джимми, Джимми Молино!

Джимми Молино? Странно, разве он еще не погиб?

Когда гость устроился в кресле напротив, Тетушка разыскала нужные очки и убедилась: действительно, Джимми. Такой нос бывает только у Молино!

— Так зачем ты пришел? Из-за Приблудшей?

— Ты о ней знаешь?

— А как же! Сегодня утром заглядывал Младший охранник и сообщил, что в Колонии новая Приблудшая.

«Что же ему угодно? Откуда в Джимми Молино столько грусти и безысходности?» — гадала Тетушка. Вообще-то она любила гостей, но молчание затягивалось, и мрачный тип, которого она вспомнила с колоссальным трудом, начал раздражать. Нечего сидеть с убитым лицом! Ему что, идти больше некуда?!

— Сам не знаю, зачем пришел. Кажется, хотел что-то сказать. — Молино вздохнул и потер щеку. — Меня на Стене ждут…

— Неужели?

— Да! Там ведь полагается быть Первому капитану? На Стене? — Джимми смотрел не на Тетушку, а на свои руки, потом покачал головой с таким видом, словно на Стену ему совершенно не хотелось. — Удивительно, правда? Я Первый капитан!

Тетушка молчала. Проблемы этого типа ее не касались. Порой то, что испорчено словами, другим словом или даже делом не поправишь. Казалось, беда у Молино именно такая.

— Можно чаю?

— Если хочешь, заварю.

— Да, если не трудно.

Трудно, милый, трудно, но от тебя, похоже, не избавиться! Тетушка поставила чайник на огонь. Джимми Молино продолжал молчать и разглядывать свои руки. Вода закипела, Тетушка наполнила чаем две чашки, одну из которых поставила перед гостем.