— Ради благой цели, сын мой, — сказал бывший отец Антуан Лаволетт. Поднявшись при помощи Гюго со стула, он осторожно ступил в коридор. Он был как тростинка в своем халате в красную полоску, выше 180, но худой, почти истощенный. У него были точеные черты лица готического святого — орлиный нос, строгие брови и широко открытые глаза.

— Уверен, Бог слышит мои молитвы. Я сказал Ему, раз это Он все создал, то Он и отвечает за мои чувства к жене. Я даже побранил Его, подчеркнул, что ни Его сын, ни Священное Писание никогда не запрещали священнику жениться.

— Уверен, Он услышал вас, патрон.

— Надеюсь, а если нет, то я погромче пожалуюсь, что у меня постоянно болят колени. Интересно, есть ли у Господа нашего колени, которые должны сгибаться. Да, конечно, есть, мы же созданы по его образу и подобию — это, возможно, было большой ошибкой.

Старик остановился перед Лэтемом, который теперь стоял в коридоре.

— Ну, так кто ж у нас здесь? Это вы врываетесь к людям по ночам?

— Да, сэр. Моя фамилия Лэтем, я из американского посольства, офицер отдела консульских операций Соединенных Штатов. Ваш шофер все еще держит мое удостоверение.

— Бога ради, верните его, Гюго, вы с этой чепухой уже покончили, — дал указание бывший священник, он вдруг содрогнулся, голова его затряслась.

— С какой чепухой, сэр? — спросил Дру.

— Мой друг Гюго в молодости служил в преторианской охране, набранной из Иностранного легиона и посланной в Сайгон. Вы его там забыли, так он сам выбрался.

— Он очень хорошо говорит по-английски.

— Еще бы, Гюго был офицером по особым поручениям у американцев.

— Никогда не слышал, чтоб в Сайгоне была какая-то преторианская охрана или французские офицеры.

— "Преторианская охрана" — эвфемизм для отрядов смертников, а об этой операции вы много еще чего не слышали. Людям свойственно так быстро обо всем забывать. Американцы платили в десять раз больше, чем можно заработать в легионе тем, кто доставлял данные из-за линии фронта. А правящая верхушка в Юго-Восточной Азии знала французский гораздо лучше английского... Так зачем вы пришли?

— Из-за отца Манфреда Ньюмена.

— Понятно, — сказал Лаволетт, глядя прямо в глаза Лэтему, они были с ним одного роста. — Проводите нас в библиотеку, Гюго, и возьмите у мсье Лэтема оружие, держите его у себя, пока мы не закончим.

— Да, патрон.

Шофер протянул Лэтему удостоверение, одновременно показывая ему правой рукой, чтобы тот отдал ему пистолет. Заметив, что взгляд Гюго направлен на слегка оттопыренный слева пиджак, Лэтем медленно вынул оружие.

— Merci, monsieur, — сказал шофер, беря пистолет и возвращая Дру документы.

Он взял своего патрона под локоть и повел сквозь сводчатый проход в комнату с книжными шкафами вдоль стен, богато обставленную тяжелыми кожаными креслами и мраморными столами.

— Располагайтесь, мсье Лэтем, — сказал Лаволетт, садясь на стул с прямой спинкой и указывая Дру на стул напротив. — Выпить не хотите? Я непременно выпью. При разговоре в такой час не обойтись без вина, мне кажется.

— Я буду то же, что и вы.

— Из одной бутылки, разумеется, — улыбаясь, сказал бывший священник. — Два курвуазье, Гюго.

— Хороший выбор, — заметил Лэтем, оглядывая элегантную библиотеку с высоким потолком. — А здесь очень уютно.

— Я страстный читатель, это меня устраивает, — согласился Лаволетт. — Гости часто удивляются, когда спрашивают, прочитал ли я все тома, а я отвечаю: «По два-три раза».

— Сколько же вы прочитали!

— Доживете до моих лет, мсье Лэтем, и поймете, что слова намного постоянней, чем быстротечные телевизионные образы.

— Некоторые говорят, одна картинка стоит тысячи слов.

— Одна из десяти тысяч — возможно, не отрицаю. Однако привычное себя исчерпывает — в наших глазах даже картина.

— Не знаю. Я об этом не задумывался.

— У вас, наверно, не было времени. В вашем возрасте мне его всегда не хватало.

Появились рюмки с бренди, в каждой ровно по дюйму.

— Спасибо, Гюго, — продолжал отставной шифровальщик и бывший священник. — Будьте любезны, закройте двери и подождите в фойе.

— Хорошо, патрон, — сказал шофер, выходя из комнаты и закрывая тяжелые двойные двери.

— Ну так, Дру Лэтем, что вам обо мне известно? — резко спросил Лаволетт.

— Что вы отказались от сана ради брака, а в молодости были шифровальщиком во французской разведке. Кроме этого, фактически ничего. Только о Манфреде Ньюмене, конечно. Он говорил, вы помогаете ему с его проблемой.

— Ему в состоянии помочь только опытный психиатр, я умолял его обратиться к специалисту.

— Он говорил, вы даете ему религиозное утешение, поскольку у вас была та же проблема.

— Вот дерьмо собачье! Я полюбил одну-единственную женщину и был верен ей сорок лет. А Ньюмена тянет совокупляться со многими; избирательность для него — лишь результат времени, места и максимальной возможности. Я неоднократно умолял его обратиться за помощью, пока он себя не погубил... Вы пришли в столь поздний час, чтоб эторассказать?

— Вы же знаете, что нет. Для вас не секрет, почему я здесь, — видел выражение на вашем лице, когда сказал, кто я. Вы пытаетесь скрыть свою реакцию, но вас как будто в солнечное сплетение ударили. Ньюмен рассказал обо мне вам, а вы кому-то еще. Кому?

— Вы не понимаете, никому из вас не понять, — хрипло проговорил Лаволетт, тяжело дыша.

— Чего не понять?

— Они нам всем накинули петлю на шеи, не просто нам — сэтим можно было бы справиться, — но и другим,многим другим!

— Ньюмен ведь сказал вам, что полковник Уэбстер — это человек по фамилии Лэтем?

— Не сам. Я буквально выжал из него, я же знал ситуацию. Мне пришлосьэто сделать.

— Почему?

— Пожалейте меня, я старик, мне мало осталось. Не усложняйте мне жизнь.

— Вот что я вам скажу, святой отец: пусть оружие мое у вашего гориллы, но руки у меня не хуже пистолета. Что вы, черт возьми, сделали?

— Слушайте, сын мой. — Лаволетт в два глотка выпил бренди, голова его опять затряслась. — Моя жена была немкой. Мы познакомились, когда епархия после войны направила меня в церковь Святых Тайн в Мангейме. У нее было двое детей, муж — прежде он служил офицером в вермахте, а в ту пору управлял страховой компанией, — оскорблял ее. Мы полюбили друг друга, полюбили безумно, и я оставил церковь, чтобы не расставаться с ней до смерти. Швейцарский суд дал ей развод, но по германским законам дети остались у него... Они подросли, у них появились свои дети, а у тех — свои. Их всего шестнадцать в двух семьях по линии моей дорогой жены, а она была очень к ним привязана, и я тоже.