В 1832 г. от эпидемии холеры, завезенной в Европу с Ближнего Востока, умерло около 31 тыс. британцев; в 1833 г. Парламент проголосовал за выделение 30 тыс. фунтов стерлингов на нужды начальной школы, а Джон Кибл проповедовал в Оксфорде на тему о «национальном вероотступничестве». Все эти события совершенно случайно совпали с проводимой в стране политической реформой (Парламент выделял больше денег на содержание конюшен Виндзорского замка, чем на образование), но они в значительной мере определили направление деятельности государства и способы обоснования ранними викторианцами своей социальной позиции.

Холера усугубила проблему чересчур быстрой урбанизации, хотя и в сельской местности она проявляла себя не менее беспощадно. Новые городские кварталы были невелики по площади, но чрезвычайно плотно застроены, густо заселены, и практически все жители добирались до места работы пешком. Использование городской земли соответствовало экономическому статусу жителей. Незначительная кучка собственников — менее 5 % общей численности населения в хлопчатобумажных центрах — часто владели 50 % городских земельных участков. Люди селились на территориях, свободных от фабрик и заводов, дорог, каналов, а позднее и железных дорог. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными: города Британии XIX в. были окутаны плотным облаком дыма и смрада, за проживание в них рабочим и их семьям приходилось платить высокую цену, если принять во внимание размеры платы за жилье и пагубные последствия для здоровья. За более сносное жилье приходилось выкладывать четверть недельного заработка квалифицированного рабочего, и лишь немногие могли себе это позволить. В подобной ситуации не только разрастались трущобы в старой, центральной части городов (притоны и ночлежки в Лондоне, подвальные жилища в Ливерпуле и Манчестере, «доходные дома» в Шотландии и «китайский квартал» в Мертир-Тидвиле), но земельные магнаты и строительные спекулянты придумали новый тип жилья — сверхтесные («спина к спине») квартиры в Йоркшире: крохотная комната с кухонной нишей или однокомнатный домик. К 1870 г. в таких условиях проживало 70 % семей Глазго.

Если с жильем было плохо, то с санитарией и гигиеной дело обстояло еще хуже. Более состоятельные граждане могли сложиться и построить водопровод и канализационную систему, осветить свои улицы, организовать охрану, однако все это лишь ухудшало положение беднейших слоев населения, ибо зачастую содержимое уборных богатых кварталов сбрасывали в водоем, откуда рабочие районы снабжались питьевой водой.

Местью рабочего класса были эпидемии. Окруженные со всех сторон массой бедных слуг и мастеровых, на которых обычно не обращали внимания, богачи внезапно сделались чрезвычайно уязвимыми. У А.К.Тейта, будущего архиепископа Кентерберийского, в 1856 г. из семи детей пятеро умерли от скарлатины. В 1831 г. правительство обязало местных аристократов участвовать в работе временных советов по вопросам здравоохранения, занятых борьбой с холерой. В 1840 г. Эдвин Чедвик, обеспокоенный растущим числом семей, впавших в нищету из-за болезни или потери кормильца, руководил специальной комиссией, исследовавшей санитарные условия жизни трудового населения. Ее отчет был опубликован в 1842 г. Последовавшая за этим агитация в обществе, не говоря уже об опасности новой вспышки эпидемии холеры, вынудили правительство разрешить в 1848 г. муниципальным властям учреждать местные советы по проблемам охраны здоровья населения, подчиненные упомянутой выше комиссии, в которую входил и сам Чедвик. Помимо последователей Бентама были привлечены и другие силы — некоторые чартисты и радикалы, а также, в большом числе, представители партии тори, медики и члены различных благотворительных организаций. К типичным представителям данного движения можно было бы отнести лорда Эшли. Будущий граф Шефтсбери и приверженец Низкой церкви из числа тори — Маколей определил его стиль как «вопль Экзетер-Холла» — обладал умением Уилберфорса манипулировать общественным мнением, обеспечивающим надежный повод для государственного вмешательства. В 40-х и 50-х годах XIX столетия это умение оказалось как нельзя кстати, когда возникла необходимость облегчить участь шахтерам, фабричным рабочим, бедствующим эмигрантам и обитателям городских трущоб. Некоторые доказывали, что административная реформа происходила сама по себе, в силу внутренней динамики, независимо от действий Парламента и идеологических соображений. «Торийская интерпретация истории» (так иногда не совсем справедливо называли этот подход) противопоставляла влияние на ход преобразований со стороны чиновников — «людей, находившихся непосредственно на местах», — и энтузиастов, подобных Эшли, вырабатывавших собственные законы при безразличном отношении Парламента к социальным условиям. Но это далеко не полное объяснение процесса реформирования. Нормы поведения государственных служащих варьировались от департамента к департаменту и проявлялись, кроме того, сугубо индивидуально. Одни были преданы делу вплоть до самопожертвования, другие, поступившие на должность по протекции, выполняли свои обязанности с прохладцей. Энтони Троллоп, один из руководителей почтового управления, по-прежнему находил время дважды в неделю выезжать на охоту и писать романы. В одном из них («Три клерка»), опубликованном в 1857 г., он дает красочную картину провинциальной государственной службы и поведения ее реформаторов.

В этот золотой век «местного самоуправления» и возрастания профессионального уровня главными инициаторами перемен были крупные города и новое поколение врачей, обучавшихся в основном в Шотландии, которые совершили переход от уровня примитивного хирурга-фармацевта до официального независимого эксперта по медицинским вопросам. Первый начальник медицинско-санитарной службы здравоохранения был назначен в Ливерпуле в 1847 г. Год спустя Лондонский Сити, «квадратная миля» богачей, утвердил на аналогичном посту энергичного доктора Джона Саймона. К 1854 г. должность санитарного врача стала обязательной для всех городских поселений. Наличие службы здравоохранения явилось важным фактором, побуждавшим муниципальные власти не только сооружать водопроводные и канализационные системы, ликвидировать трущобы, но и соблюдать предписания, касавшиеся строительства жилья и жилищных санитарных норм.

Новое индустриальное общество остро поставило вопрос об организации образовательного процесса. Мнения на этот вопрос разделились. Как полагала евангелистка Ханна Мор, для насаждения религии и сохранения порядка в обществе детей следует обучать чтению, но не письму. Адам Смит, с другой стороны, опасался умственной деградации рабочего класса из-за узкой специализации наемного труда, настаивал на передаче в Англии дела образования в ведение государства, как это было сделано в Шотландии после кальвинистской реформации церкви (Kirk). До 1800 г. там существовали школы грамматики, в основном дореформаторские, после — независимые школы и приюты для детей бедняков, которые очень различались по качеству обучения и не могли охватить всю подрастающую молодежь, особенно в новых городских кварталах, или благотворно влиять на их поведение. Однако на рубеже XVIII–XIX вв. общество, включая и короля Георга III, начало смотреть на образование как на средство профилактики против революции. Этому способствовало внедрение новых, более дешевых и эффективных методов обучения. «Наставническая» система Ланкастера — Белла, при которой старшие ученики сначала учат урок сами и затем наставляют младших, побудила к учреждению в 1808 г. Британско-зарубежного школьного общества, а в 1811 г. — Национального общества. Эти две попытки выйти на общегосударственный уровень совпали с усилением вражды между первоначальными спонсорами идеи — религиозными диссентерами и официальной Церковью. Эта вражда почти столетие превалировала над вопросами качества образования.