— Что ты собираешься ей сказать?

— Ничего, сэр.

— Совсем ничего?

— Ну, может быть, что-нибудь. — Она снова улыбнулась, и я впервые почувствовал, что понимаю, почему она привлекла Инклито. — Но не очень много.

— Это было бы мудро, я уверен. Но прежде чем ты вернешься на кухню, прошу, найди другую горничную — разбуди ее, если нужно, — и скажи ей, что мне нужно с ней поговорить?

— Да, мастер Инканто. Немедленно.

— А когда выйдешь, попроси Фаву зайти. Она ждет в коридоре, или ждала.

Как только я произнес последнее слово, вошла Фава. За ней, менее смело, шаркала Мора. Обе были в ночных рубашках.

Бывают случаи, когда просветление приходит внезапно, как это было на площадке для игры в мяч; я никогда не думаю об этих внезапных озарениях, не вспомнив свою вторую ночь на Зеленой. Большую часть этого жаркого дня я провел в поисках даров, полученных от Соседа, и бросил это дело, посчитав его безнадежным. Я был готов признать самые худшие вещи, которые когда-либо высказывал или думал обо мне Сухожилие, оставив его и людей, которые были с нами в посадочном аппарате, на произвол судьбы. Я двинулся вниз по реке, по той самой реке смерти, которая играла роль канализации, протекая под Городом инхуми, решив как можно дальше уйти от его ужасов.

Полночи я осторожно пробирался сквозь темноту вдоль ее берегов, слегка обрадовавшись, когда увидел летящую сапфировую точку, Синюю, пересекавшую небо, но бесконечно опечалившись, когда увидел слабую, неустойчивую искорку, Виток. Я должен был быть там, наверху, разыскивая Вайрон и его кальде, но вместо этого…

Я собирался написать что-нибудь о странствии по берегу реки. Правда (которую я только что вспомнил) заключается в том, что долгое время после того, как я увидел Виток среди толпящихся звезд, я никуда не шел. Вместо этого я сидел, обливаясь потом, на бревне, давя насекомых и наблюдая за отражениями этих звезд на гладком маслянистом потоке, сменившем пенящуюся волну, унесшую меня так далеко от Города. Временами мне казалось, что под водой прячутся тысячи инхуми, и что светящиеся точки, которые я видел, были их сверкающими глазами, смягченными рябью; но каждые несколько минут между ними проплывала темная фигура, похожая на плавающее бревно, и я снова понимал, что это мы, а не они, населяли воду.

И это было не все, что я видел. Огромные безволосые звери — на двух, четырех или шести ногах — приходили к реке, чтобы напиться или поохотиться на наши плавающие трупы, как медведи охотятся на рыбу; я вспомнил о странно названном медведе, с которым Он-загонять-овца обменялся кровью, и задался вопросом, ищут ли такие медведи падаль возле рек Тенеспуска.

Особенно живо я помню огромную змею, быстро плывущую вверх по реке, змею, чья голова была размером с человеческий гроб и такой же формы. Она подняла голову и огляделась, не переставая плыть, и ее голова была выше, чем моя, даже если бы я стоял на бревне в полный рост. Но я сидел, как и написал минуту назад, оставаясь совершенно неподвижным, и она проплыла мимо. Долгое время после того, как голова исчезла из виду, я наблюдал за движением ее огромного тела и прислушивался к мягкому шлепанью волн, создаваемых его длинными, медленными изгибами.

Другого не оставалось — только встать и снова идти. Когда я вспоминаю ту ночь, мне кажется, что я не успел сделать и ста шагов, как увидел свет, сияющий в грязи у кромки воды. Невероятно! Я подошел к нему, извлек из грязи и присел на корточки, чтобы промыть. Я простился с ним навсегда, но теперь держал в руке, как и прежде. Много странного случилось со мной на Витке длинного солнца, на Зеленой и здесь, на этом улыбающемся витке, Синей, но ничто никогда не казалось мне более чудесным, чем то, что произошло в тот момент. Однажды я соскользнул с носа воздушного корабля Тривигаунта и уже начал падать на землю, находившуюся в полу-лиге ниже, когда Шелк схватил меня и спас. Это единственное, с чем я могу сравнить обретение света.

Пока я мыл его на мелководье, я обнаружил, что он плавает, и, на самом деле, плавает так же легко и высоко, как пробка, чего я, конечно, должен был ожидать — он казался совершенно невесомым. Такой плавучий, он, естественно, был отнесен потоком гораздо дальше, чем я; во время внезапного озарения, о котором я говорил, я понял, каким дураком я был, когда искал его в течение нескольких часов вблизи того места, где вода выбросила меня самого. Более того, мой меч, который никак не мог всплыть, должен был находиться гораздо ближе к тому месту, где я его уронил, чем к тому, где я выкарабкался из реки и лежал, тяжело дыша, на берегу, изрыгая грязную воду, — вполне вероятно, что он все еще находится под нависавшими мостовыми Города.

Я встал на колени в воде и опустил свет под поверхность, рассудив, что, если его не потушил потоп, с ним ничего не произойдет и на глубине двух пальцев. К своему удовольствию, я обнаружил, что, когда я погрузил его в воду, он осветил дно.

Но сегодня вечером я начал писать с мыслью о путях, которыми мы приходим к знанию, и мне грозит опасность потерять из виду свою первоначальную цель, как я часто и делаю. Если бы Орев не напоминал мне, я вполне мог бы забывать есть и спать.

Внезапное просветление может быть чудесным, таким же чудесным, каким был для меня вид света Соседа, сияющий сквозь густую листву берега. Но каким бы чудесным оно ни было, это не единственный путь, которым приходит понимание. Через день после этого (я до сих пор помню, как был голоден), когда что-то шевельнулось в усеянной костями грязи на дне реки, я отдернул руку, уверенный, что это ядовитый червяк, похожий на того, который поднялся из разреза, сделанного мной в первом увиденном нами трупе. Ил, который он поднял, замутил воду, ослепив меня на минуту или две, пока течение не унесло его прочь; затем я увидел головку эфеса и увидел также, что меч пытается дотянуться до моей руки; протянув руку вниз, я задержал дыхание, но не мог держать глаза открытыми в этой мерзкой воде, и слепо нащупал рукоять, которая слепо нащупывала меня. Наконец я обхватил ее рукой и почувствовал, как она схватила меня изнутри.

Вот еще как иногда приходит понимание. Я кое-что рассказал Море о своем мече в первую же ночь, проведенную здесь, на ферме Инклито, но постараюсь изложить все в правильном порядке.

Мы втроем выехали из Бланко — Мора, Фава и я; и кучер тоже, хотя я не думаю, что он прислушивался к нашему разговору или что он был частью нашей компании в гораздо большей степени, чем его лошади.

— Я рада, что ты с нами, — объявила Фава. — Мы с Морой ездим два раза в день, играем в игры и ведем себя глупо, просто чтобы скоротать время. Кроме того, было очень мило с твоей стороны поговорить с Морой так, как ты это сделал. Она мне все рассказала.

Выражение лица Моры ясно говорило, что она не все рассказала Фаве.

— Я тоже хочу поговорить с тобой, — сказал я Фаве, — когда мы сможем поговорить наедине.

Легким движением раскрытого зонтика она указала на открытую коляску, в которой мы ехали. Я отрицательно покачал головой.