также поддерживал исполинское государство. И Джаромо Сатти был в этом скелете одной из самых важных косточек.

Миновав площадь, он подошел к чернеющему исполину Великой палаты. Хотя ступени каждого из дворцов украшали многочисленные бронзовые статуи богов, героев, мыслителей, полководцев и мифических зверей, черные мраморные постаменты на ведущей к вратам Великой палаты лестнице были пусты. Во времена Ардишей тут стояли отлитые в бронзе цари, но когда династия пала, разгневанная толпа разбила и растащила каждый из монументов. Время от времени кто-нибудь из сановников или старейшин предлагал заполнить их новыми статуями, но Джаромо нравилась эта пустота. Она выделяла главный из административных дворцов и придавала ему строгости. Величия в простоте, которую так ценил первый сановник.

Поднявшись по лестнице и пройдя сквозь массивные врата, покрытые причудливым орнаментом из цветов, животных и сказочных чудовищ, он оказался в ещё пустом зале просителей. Только одетые в черные кожаные тораксы и черные накидки охранники неспешно прогуливались между резных колонн, да пара слуг подметала и натирала пол тряпками. При виде Великого логофета они тут же приободрились. Стражи перестали зевать и потягиваться, а слуги заработали с удвоенной силой, но Джаромо сразу же махнул им рукой успокаивая – он не собирался задерживаться в этом зале и уж тем более не планировал проверять чистоту полов, поддержку колонн стражей или своевременную явку своей сановничей армии.

Сюда его привел архив.

Если Великая кадифская библиотека была кладезем знаний о мире и его прошлом, то архив Великой палаты можно было назвать кладезем доносов. Сюда стекались тысячи и тысячи чернильных ручейков от соглядатаев, сановников, послов, граждан, этриков, чужеземцев и рабов. Бессчетное число важных и неважных, лживых и правдивых, срочных и давно забытых сообщений, записанных и доставленных всеми возможными способами. Бескрайнее море знаний, из которого вырисовывались контуры настоящего Тайлара и настоящего Внутриморья.

Это море, застывшее в табличках, листочках, свитках и дощечках, покоилось на уходящих под потолок полках. Образуя подлинный лабиринт, они перемежались лишь резными колоннами, на которых висели большие масляные лампы. И если не считать столов, расположенных возле каждого окна, да многочисленных приставных лестниц, весь огромный зал Архива был отдан под эти полки.

Постороннему человеку найти тут хоть что-либо было делом заранее обреченным. Даже многие бывалые сановники, посвятившие службе в Палате не одно десятилетие, могли часами искать нужный документ или запись и все равно рисковали покинуть эту залу с пустыми руками. Хотя сам характер полок их расположение, а также отметки, говорили, что когда-то давно это место было не чуждо порядка, уже много лет море писем прибывало в абсолютном и более чем рукотворном хаосе.

Давным-давно, когда Джаромо только возглавил сановников, он попытался вернуть в эту залу подобие порядка, но очень быстро признал бесполезность и даже вредность такой затеи. Море знаний только казалось застывшим. На самом деле оно было живым и изменялось ежечасно. Каждый день сотни документов покидали эти окрашенные в черное и обитые бронзой полки, растекаясь по Палате и за ее пределами, чтобы на освободившиеся места легли тысячи новых, замещая потерянные и пряча в глубины устаревшие.

Тут не было и не могло быть порядка, ведь порядок тот час грозил обнажить слишком много секретов и тайн. Так что царящий в Архиве хаос, на самом деле, был защитой. Крепостью, оберегавшей спокойствие и незыблемость устоев государства. Но, как и у любой крепости, у Архива был свой смотритель, знавший все потайные ходы и уязвимые места.

Он возник, стоило Великому логофету перешагнуть порог и остановиться возле одной из многоярусных полок. Вначале Джаромо услышал его шаркающие шаги и жамканье губами, а потом появился и он сам – низенький, одетый в черные сановничьи одежды, с накидкой, вышитой серебряной ниткой и массивной кожаной сумкой, перекинутой через плечо. С годами спина его согнулась и скрючилась, отчего переполненная свитками сумка уже почти волочилась по земле. Когда он шагал, сильно загребая левой ногой, его длинные узловатые пальцы с растрескавшимися желтыми ногтями впивались в ремешок, постоянно подтягивая тяжелую ношу. Хотя он был лишь немногим старше Великого логофета, кожа его была покрыта глубокими бороздами морщин и старческими пятнами, а волосы так поредели, что превратившись в пепельные сосульки, выбивавшиеся из-под шапочки.

Он был неприятен. Весь его внешний вид отталкивал и вызывал если не отвращение, так некую неуловимую брезгливость. В довесок ко всему, от него ещё и пахло застоявшейся пылью. Возможно, всё дело было в том, что Элай Квестурия почти не покидал этих бесконечных полок, давно обжив и превратив в спальню кладовку за стенкой. А может сами эти свитки и скрытые в них знания так плотно впитались в его тело и разум, что передали ему даже свой запах.

Этот странный человек уже много лет занимал пост каниклия – ответственного помощника, ведавшего всеми записанными делами Великой палаты. И хотя Джаромо предпочитал не видеться с ним без лишней необходимости, общаясь записками и письмами, он так ни разу и не пожалел, что отыскал его в одной из контор Барлы.

– Приветствие вам, Великий логофет,– проскрежетал Квестурия, шамкая губами.

– Всех благ и благословений, милейший Элай. Да будет светлым твой день и каждый час в нем.

– Я затворник, Великий логофет. К чему мне иной свет, кроме света лампады над свитком?

– Тогда пусть сей чудный день пошлет тебе множество новых доносов, поклепов и наговоров.

– А вот такому я всегда рад! – улыбнулся каниклий, обнажив нестройный ряд пожелтевших зубов.– Этот архив – старый голодный зверь с раздутым брюхом. Он прожорлив и сварлив. И ему нужно постоянно скармливать что-то новое. Каждый день, каждый час. Год от года, месяц от месяца…

– И тогда в довольстве и сытости он явим нам свою милость?

– Нет. Тогда он не подохнет и не похоронит под своей тушкой всё это государство.

– Да убережемся мы от сего злого часа.

– Едва ли это возможно,– каниклий критически оглядел пару свитков на полке, раскрыл их, а потом, скривившись, убрал в свою бездонную сумку, положив на их место три новых.– Однажды, когда меня не станет или я совсем потеряю разум и память, его или перекормят, или недокормят, или смешают и перепутают все стекающиеся сюда знания. И тогда части страны вспомнят, что некогда и сами были странами, а слабые и недалекие люди начнут сводить счеты с сильными и дальновидными. Ну а старики в мантиях совсем потеряют понимание того, какая жизнь течёт за пределами их дворцов и Синклита и не удержат Тайлар.

– Печальные и мрачные картины рисует