Мне показалось, что я убедил ее, но она и теперь не дотронулась до бумаг. Она лишь пристально взглянула на них, а потом тихо сказала:

– Дэнни…

– Да, Рикки?

Она опустила глаза и продолжила так тихо, что я с трудом разбирал слова. Но я ее услышал.

– Если все так и будет… ты женишься на мне?

Кровь бросилась мне в лицо. В глазах потемнело. Но ответил я твердо и внятно:

– Да, Рикки. Этого-то я и хочу. Потому и ложусь в Долгий Сон.

* * *

Я оставил ей еще один конверт – с надписью: «Вскрыть в случае смерти Майлза Джентри». Я ничего не стал объяснять ей – просто попросил сохранить. В нем содержались улики, изобличавшие Белл в брачных аферах и других ее преступных деяниях; с их помощью любой адвокат без труда выиграет процесс о завещании Майлза в пользу Рикки.

Потом я снял с пальца кольцо, полученное при окончании института, – другого у меня не было – и отдал ей, сказав, что теперь мы обручены.

– Оно тебе великовато, но ты сохрани его. Когда проснешься, я подарю тебе другое.

Она крепко зажала кольцо в кулачке:

– Не надо мне никакого другого.

– Ладно. А теперь попрощайся с Питом, Рикки. Пора ехать, у меня нет ни минуты.

Она крепко обняла Пита и передала его мне, пристально глядя мне в глаза. По ее лицу, оставляя на грязных щеках две дорожки, текли слезы.

– Прощай, Дэнни.

– Не «прощай», Рикки, а «до свидания». Мы будем ждать тебя.

* * *

В четверть десятого я вернулся к мотелю. Оказалось, что вертолет вылетает из центра городка через двадцать минут. Я отыскал единственного здешнего торговца подержанными автомобилями и сбыл ему свою машину за полцены, получив тут же наличными. Вероятно, это была одна из самых быстрых сделок в истории торговли. Оставшегося времени едва хватило, чтобы тайком протащить Пита в аэробус (летный персонал недолюбливает страдающих воздушной болезнью котов), и в одиннадцать с минутами мы уже были в кабинете мистера Пауэлла.

Мистер Пауэлл был очень недоволен, что я отказался вверить заботам «Взаимной» свои капиталы, и вознамерился прочитать мне целую лекцию по поводу потери мной документов.

– Не могу же я просить судью во второй раз заверить одни и те же документы, а ведь еще и суток не прошло. Это выходит за всякие рамки.

Я помахал перед его лицом пачкой денег с весьма убедительными цифрами на банкнотах:

– В ваши обязанности не входит мотать мне нервы, сержант. Хотите, чтоб я был вашим клиентом? Если нет, так и скажите, я ведь могу пойти в «Центральную долину». Потому что лечь в Долгий Сон мне нужно именно сегодня.

Он все еще кипел от злости, но, похоже, сдался. Потом он начал ворчать о дополнительных шести месяцах «холодного сна» и ни за что не хотел гарантировать точную дату пробуждения.

– В контрактах обычно указывается: «Плюс-минус один месяц на усмотрение администрации с целью избежания риска при пробуждении».

– А в моем контракте не указывайте. В нем должна стоять точная дата: двадцать седьмое апреля две тысячи первого года. И мне плевать, будет это написано в бланке «Взаимной» или «Центральной долины». Вы продаете, мистер Пауэлл, а я покупаю. Не можете продать, что мне надо, так я пойду туда, где могут.

Он внес изменения в контракт, и мы заверили его своими подписями.

Ровно в двенадцать я предстал перед врачом для заключительного осмотра. Он внимательно взглянул на меня:

– Ты пил?

– Трезв как стеклышко.

– Это еще выяснить надо. Увидим.

Обследовал он меня не менее тщательно, чем «вчера». Наконец он отложил свой резиновый молоток и сказал:

– Я удивлен. Сегодня ты в гораздо лучшей форме, чем вчера. Просто поразительно.

– Вы не представляете насколько, док.

Я взял Пита на руки и гладил его, пока ему делали успокоительный укол. Потом откинулся назад и позволил им заняться мной. Я мог бы, конечно, и подождать еще день-два, но, честно говоря, мне очень не терпелось поскорей оказаться в 2001 году.

Около четырех я мирно уснул; на груди у меня покоилась голова Пита.

На этот раз я видел более приятные сны. Единственный плохой сон, который я запомнил, был не так уж плох, просто он был полон бесконечных разочарований. Это был «холодный сон», и в нем я все шел и шел, дрожа, ветвящимися коридорами, заглядывая во все двери в надежде, что уж следующая непременно окажется Дверью в Лето и за нею меня ждет Рикки. Пит мешал мне, то и дело забегая вперед; у котов есть такая вредная привычка – шнырять под ногами туда-сюда, когда они тебе доверяют и уверены, что ты не наступишь на них или не пнешь ненароком. Перед каждой дверью он проскакивал у меня между ног, выглядывал наружу, убеждался, что там все та же зима, и отпрыгивал назад, едва не сбивая меня с ног. Но нас с ним не оставляла надежда, что уж следующая-то дверь обязательно будет та самая, Дверь в Лето.

На этот раз я проснулся легко: все мне было уже привычно. Доктор был даже несколько раздосадован, что я не захотел поболтать с ним, а сразу спросил завтрак и местную «Таймс». Вряд ли стоило объяснять ему, что мне не впервой выходить из анабиоза: все равно он бы мне не поверил.

Меня ожидала недельной давности записка от Джона.

Я подумал было позвонить Джону – поприветствовать его и рассказать о колоссальной новой идее, пришедшей мне в голову во сне: сделать штуковину, которая превратит купание в ванне из обычной гигиенической процедуры в тонкое удовольствие. Но потом решил не делать этого: меня заботили другие дела. А пока я не забыл подробностей нового замысла, я кое-что записал. Вскоре я заснул. Заснул и Пит, сунув голову мне под мышку. Жаль, что не могу отучить его от этого. С одной стороны, лестно, с другой – не очень удобно.

Тридцатого апреля, в понедельник, я выписался и отправился в Риверсайд, где снял комнату в гостинице «Мишн инн». Как я и ожидал, по поводу Пита возникли сложности: автоматический коридорный взяток не берет – тоже мне усовершенствование; но помощник менеджера проявил бо́льшую гибкость в синапсах. Он внял моим доводам – хрустящим и шелестящим. В ту ночь я спал плохо. Очень волновался перед встречей с Рикки.