Пит принял ласку (еще раз слава богу!), зажмурился, вытянул шею и разомлел до неприличия. Но он может очень сурово обойтись с незнакомыми людьми, если ему придется не по вкусу их метод завязывать с ним знакомство.

Наконец хранительница юных дев смилостивилась и велела мне подождать за столом, что стоял под деревьями возле «штаба». Это было достаточно далеко, чтобы беседа была приватной, и достаточно близко, чтобы мы оставались под ее неусыпным наблюдением. Я поблагодарил ее и стал ждать.

Я не заметил, как подошла Рикки.

– Дядя Дэнни! – неожиданно услышал я ее крик. Стоило мне повернуться, как она закричала опять: – Ты и Пита привез! Ой как замечательно!

Пит издал долгий ликующий «блееррр» и перепрыгнул к ней на руки. Она ловко поймала его, пристроила, как он больше всего любил, и на некоторое время они забыли обо мне, занятые ритуалом кошачьего протокола. Потом она взглянула на меня и сказала уже сдержанно:

– Дядя Дэн, я ужасно рада, что ты приехал.

Я не поцеловал ее, даже не прикоснулся к ней. Я не из тех, кто любит тискать детей, да и Рикки не выносила нежностей и терпела их только по необходимости. Наши своеобразные родственные отношения, с тех пор как ей стукнуло шесть, держались на взаимном уважении чувства собственного достоинства и личной свободы.

Но уж рассмотреть-то ее я рассмотрел. Мускулистая, с торчащими коленками, еще не налившаяся, она не была уже такой хорошенькой, как в раннем детстве. Она была одета в шорты и рубашку навыпуск с коротким рукавом; одежда, в сочетании с облезшей от загара кожей, царапинами, синяками, непременной грязью под ногтями, никак не усиливала ее женского очарования. Это был черновой набросок той женщины, в которую она превратится потом; угловатость девчонки-подростка скрашивалась только огромными, не по-детски серьезными глазами и волшебным очарованием ее перепачканной мордашки.

Она была просто восхитительна.

– И я ужасно рад, что приехал, Рикки.

Неловко пытаясь удержать Пита одной рукой, другой она полезла в оттопыренный карман шорт.

– А еще я удивилась! Мне только что пришло письмо от тебя – меня позвали с раздачи писем, и я его даже не успела распечатать. Ты написал, что приедешь сегодня?

Она наконец вытащила скомканный конверт, слишком большой для ее маленьких карманов.

– Нет, Рикки. Я написал, что собираюсь уехать. Но, уже отправив письмо, решил, что надо заехать к тебе и попрощаться.

Она помрачнела и опустила глаза:

– Так ты уезжаешь?

– Да. Я все тебе объясню, Рикки, потерпи немного. Давай-ка присядем, и я тебе все расскажу по порядку.

Итак, мы уселись друг против друга за столом под раскидистыми ветвями деревьев, и я поведал ей обо всем. Между нами, на столе, в позе отдыхающего льва лежал Пит, положив передние лапы на конверт, мурлыча свою песню, похожую на жужжание пчел в клевере, и довольно жмурил глаза.

Я с облегчением обнаружил, что Рикки уже знала о браке Майлза и Белл, – мне было неприятно самому сообщать ей об этом. Она взглянула на меня, потом сразу же опустила глаза и безучастно сказала:

– Да, я знаю, папа писал мне.

– Ах вот как…

Вдруг ее лицо приняло решительное выражение, и она твердо, совсем не по-детски сказала:

– Я туда не вернусь, Дэнни. Ни за что не вернусь.

– Но… Послушай, Рикки-тикки-тави, я тебя прекрасно понимаю. И конечно, не хочу, чтобы ты возвращалась туда; если бы я мог, то обязательно взял тебя с собой. Но как же ты можешь не вернуться? Ведь он твой папа, а тебе всего одиннадцать.

– Я не обязана туда возвращаться. И он мне не настоящий папа. Вот приедет бабушка и заберет меня с собой.

– Что? Когда она приедет?

– Завтра. Ей ведь надо добираться сюда из Броули. Я написала обо всем и спросила, могу ли жить с ней, потому что с папой больше я жить не буду – из-за этой. – Рикки сумела вложить в это местоимение столько презрения, сколько иной взрослый не выжмет из ругательства. – Бабушка ответила, что если я не хочу там жить, так и не должна. Потому что он меня так и не удочерил и бабушка – мой… официальный опекун. – Она с беспокойством взглянула на меня. – Правда же? Они ведь не могут заставить меня жить с ними?

У меня словно гора с плеч свалилась. Единственное, что не давало мне покоя со времени моего «возвращения», – как уберечь Рикки от пагубного влияния Белл в оставшиеся два года. Да, кажется, действительно так – почти два года.

– Ну, если он тебя так и не удочерил, то я уверен, что бабушка имеет полное право забрать тебя. Но вам обеим надо твердо стоять на своем. – Тут я вспомнил о порядках в лагере. – А вот завтра могут возникнуть осложнения. Вполне возможно, что тебя с ней не отпустят.

– А как, интересно, они могут меня задержать? Да я и спрашивать никого не буду – просто сяду к бабушке в машину и уеду.

– Все не так-то просто, Рикки. В лагере существуют определенные правила. Отец – я имею в виду Майлза – привез тебя сюда, и воспитатели не имеют права отпустить тебя из лагеря с кем-нибудь, кроме него.

Она выпятила нижнюю губу:

– Не пойду к нему. Я поеду с бабушкой.

– Конечно, конечно. И я, пожалуй, научу тебя, как это лучше сделать. Я бы на твоем месте не говорил им, что ты уезжаешь из лагеря насовсем; я бы просто сказал, что еду покататься с бабушкой, – и никогда не вернулся бы.

Она немного опешила.

– Точно!

– Ну так вот… сумку не собирай, а то они могут догадаться. Не бери с собой ничего из одежды, а только что на тебе… Положи деньги и все, что ты хочешь захватить с собой, в карманы. Надеюсь, у тебя здесь не много такого, что жалко оставлять?

– Вроде нет, – задумчиво сказала она. – Вот только мой новенький купальник.

Ну как объяснишь ребенку, что иногда приходится бросать свой багаж?.. Он все равно не поймет и побежит в горящий дом спасать куклу или игрушечного слоненка.

– Рикки, пусть бабушка скажет им, что она забирает тебя с собой в Эрроухед искупаться и вы, возможно, там в отеле и поужинаете, но к отбою ты вернешься. Тогда ты сможешь захватить с собой купальник и полотенце. Но ничего больше. Согласится бабушка приврать ради тебя?

– Наверно. Да, я уверена. Она ведь всегда говорит, что без невинной лжи людям было бы трудно выносить друг друга. И всегда добавляет, что врать нельзя часто и можно только ради дела.

– По-моему, твоя бабушка – женщина здравомыслящая. Так ты сделаешь, как я сказал?

– Я так все в точности и сделаю, Дэнни.

– Вот и ладно. – Я взял со стола потрепанный конверт. – Рикки, я говорил, что должен уехать. Уехать надолго.

– На сколько?

– На тридцать лет.

Она широко распахнула глаза, так широко, что трудно было поверить, что такое возможно. В одиннадцать лет такой срок кажется не долгим – вечным. Я добавил: