родственными связями дом боярина М. С. Пушкина, сын которого, стольник Федор Матвеевич, свойственник Цыклера, был женат на дочери Соковнина. И эта семья Пушкиных, близкая к Соковниным не только родством, но и взглядами, не пользовалась расположением Петра, и здесь то же недовольное и раздраженное настроение. В разговорах Федора Пушкина с тестем идет речь о гневе царя на Матвея Степановича. Назначение воеводой в Азов, объявленное ему 20 февраля[675], совершенно, по его понятиям, несовместимое с его боярским чином, было Матвеем Степановичем, бывшим ранее товарищем на воеводствах в Смоленске и Киеве, понято как признак царской немилости. Отец злобился за обидное назначение в Азов воеводой; сын — сам не назначенный в учение за границу, но живо задетый назначением братьев жены Соковниных и, видимо, человек горячего темперамента, не сдерживаясь в разговорах с тестем, говорил: «Государь погубил нас всех, гневается на отца. И за тот гнев, и за то, что за моря их посылает, надо его, государя, убить». На заявление Соковнина при свидании 24 декабря 1696 г., что государь собирается на Святках отца его Матвея Степановича ругать и убить, а дом Пушкиных разорить, Федор сказал, что если так над отцом его учинится, то он государя убьет при встрече; а в разговоре с упоминавшимся выше стрелецким пятидесятником Василием Филипповым, по показанию последнего, говорил: «Как бы ему, Федьке, где-нибудь с ним, государем, съехаться, и он бы с ним не разъехался, хотя б он, Федька, ожил или пропал», т. е. жить ему или умереть, а убьет государя при встрече.

По уцелевшим документам неясно, дошло ли дело до составления между названными лицами настоящего заговора в смысле соглашения осуществить намерение общими средствами; вернее, что дело ограничилось разговорами, о которых они показали на следствии и в которых нельзя не видеть признаков сильного раздражения против Петра. Замыслы против него теперь, в 1697 г., имеют уже иной характер сравнительно с 1680-ми гг. Тогда жизни Петра грозила опасность из-за политической борьбы феодальных групп: его личность была тогда ни при чем; вопрос шел о власти Милославских или Нарышкиных. Теперь раздражение направлено именно против его личности, против его поступков, его мер, его предприятий; он является виновником испытанных обид; а испытанные обиды, служебные неудачи, вообще мотивы личного характера в этой верхней служилой среде стоят на первом плане. Затем уже идут отягощение дворян повинностью учиться за морем и недовольство заграничным путешествием государя как поступком, опасным для государства; здесь на первом месте лицо, затем сословие, наконец, уже государство. И весь этот замысел Цыклера с его собеседниками можно рассматривать как мысль о мести озлобленных неудачников. В этом отношении куда шире политический размах служилых низов, соприкоснувшихся в настоящем случае с чиновными верхами, вступавшими с ними в сношения как с орудиями для исполнения своих планов. Стрелецкий пятидесятник Василий Филиппов и знакомец его донской казак Петр Лукьянов, сообщавший ему в Москве о настроении казачества, беседовали ни много ни мало о том, как бы с двух концов тряхнуть всем Московским государством: «Меж себя о бунте и о московском разорении говорили; а как к их воровству иной кто пристал бы, и им было такой бунт Московскому государству и разорение чинить: казакам было Москву разорять с конца, а им, стрельцам, с другого конца».

Петра ожесточил открывшийся умысел. Может быть, он вспомнил при этом о недавнем, также открытом заговоре против его любимца Вильгельма Английского, и разговоры Цыклера получили в его глазах также значение заговора. Он отвечал необычайной жестокостью, приняв самое живое участие и в следствии над обвиняемыми, и потом в казни их. Есть известие, передаваемое Плейером, находившимся в то время в Москве, что главные замешанные лица, надо полагать Цыклер и Соковнин, были и арестованы самим Петром[676]. Следствие велось в Преображенском, и царь посвящал ему много времени, так что, дав на 24 февраля обещание быть к ужину у Гордона, он, чего раньше не бывало, не сдержал обещания и не приехал «за множеством дел», перенеся визит на 26 февраля. Открытие заговора не помешало, однако, увеселениям, и 25 февраля был вечер у Лефорта, где танцевали до трех часов ночи. 26 февраля Петр опять заставил Гордона прождать себя понапрасну, не мог и на этот раз приехать, был занят. Гордон отправлялся повидаться с царем в Преображенское 1 марта. На 2 марта было созвано заседание Боярской думы для суда над заговорщиками, точнее, для постановления над ними приговора. Цыклер, Соковнин, Федор Пушкин, стрелецкие пятидесятники Филиппов и Рожин и казак Лукьянов были приговорены к смертной казни, и казнь была назначена на следующий день, 3 марта, но так как для нее потребовались особенно сложные приготовления, то была отложена на 4 марта. Приговор над злоумышленниками, из которых двое, Соковнин и Цыклер, были членами Думы, Петр предоставил произнести их же братии, людям того же круга, чтобы отклонить от себя нарекание в несправедливости; но в устройстве казни он проявил все свое озлобление против них. 4 марта, в 11 часов утра, обвиненные были выведены на площадь в Преображенском; им был прочитан приговор. Цыклер и Соковнин подверглись четвертованию: палач обрубал им руки и ноги и затем головы. Пушкин был сразу обезглавлен. Казнь была обставлена подробностями, в которых нашла себе применение изобретательность Петра и в которых жестокость соединялась с кощунственным поруганием. В Цыклере Петр не перестал видеть «собеседника Ивана Милославского»; корень замысла, основного виновника он видел в Милославском. И вот гроб И. М. Милославского, двенадцать лет тому назад погребенного при церкви Симеона Столпника, что на Покровке, был теперь вырыт из могилы и привезен в Преображенское в санях, запряженных свиньями. Там он был открыт и поставлен под мостом, на котором стояла плаха, так что, когда палач четвертовал осужденных и рубил им головы, кровь их лилась на труп Милославского. Это был также грозный жест по адресу «государыни, что в Девичьем монастыре», имя которой не раз произносилось в разговорах осужденных. Сам Петр при этой казни едва ли присутствовал. В этот день он был на похоронах дяди М. К. Нарышкина. Казнь в Преображенском была только первым отделением кровавого зрелища. В Москве, на Красной площади, строили и 4 марта доделывали каменный четырехсторонний столб, в который были вделаны «пять рожнов железных». Вокруг этого столба были положены перевезенные в тот же день из Преображенского трупы и части трупов казненных, а головы их насажены на колья; на столбе были прибиты с четырех сторон жестяные листы с перечислением их преступлений. Еще в июле 1697 г. столб с воткнутыми на