Последней каплей, переполнившей чашу его недовольства и раздражения, было назначение его 12 ноября 1696 г. в Азов к постройке Таганрога — серьезное, деловое поручение, которое он, однако, счел за тяжелую ссылку. Злоба против Петра породила в голове его страшные умыслы, и он стал давать волю языку, срывая раздражение и подыскивая послушные руки для исполнения своих планов. Сохраняя, видимо, влияние в своем бывшем Стремянном полку, Цыклер начал вести возбуждающие разговоры с офицерами этого полка, касался предстоящей заграничной поездки Петра, указывал на неуместное назначение Лефорта послом, на разорительность посольства для казны. «Ныне великий государь идет за море, — говорил он пятисот-ному Стремянного полка Елизарьеву, — и как над ним что сделается, кто у нас государь будет?» На ответ Елизарьева: «У нас есть государь — царевич» — Цыклер, проводя идею избирательной монархии, возразил: «В то время кого Бог изберет, а тщится (старается) и государыня, что в Девичьем монастыре». В беседе со стрелецким пятидесятником Василием Филипповым он говорил: «В государстве ныне многое нестроение для того, что государь едет за море и посылает послом Лефорта и в ту посылку тощит (тратит) казну многую, и иное многое нестроение есть, можно нам за то постоять». Вызывая возбуждение в стрельцах, он не удержался от похвальбы, срывая злобу на свое назначение в Азовский край, поднять восстание среди донского казачества. Разговаривая с тем же пятидесятником Василием Филипповым по поводу приезда в Москву донских казаков — зимой 1696/97 г. в Москву приезжал донской атаман Фрол Миняев, и, конечно, с немалой свитой, — по поводу слов Филиппова, что казаки, как он слышал от одного из них, недовольны выданной им за взятие Азова наградой, что их прельщает на свою сторону, подсылая к ним грамоты, турецкий султан и что они подымутся, как и при Стеньке Разине, Цыклер сказал: «Как буду на Дону у городового дела Таганрога, то, оставя ту службу, с донскими казаками пойду к Москве для ее разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин». Это было не более как пустое бахвальство. Цыклер отлично понимал, к каким социальным последствиям привело бы движение казаков. «Будет от того разоренье великое, — говорил он тому же собеседнику, — и крестьяне наши и люди все пристанут к ним». Наконец, переходя от слов к делу, Цыклер подговаривал стрельцов покончить с виновником всех этих настроений, убить государя. «Изрезать его ножей в пять», — говорил он пятидесятнику Силину; «Как государь поедет с Посольского двора, и в то время можно вам подстеречь и убить», — подстрекал он Василия Филиппова, поручая ему про то убийство и другим стрельцам говорить. О таком же убийстве он толковал и с третьим пятидесятником, Федором Рожиным.

Думный дворянин и бывший верхотурский воевода был женат на дочери боярина Я. С. Пушкина и этим брачным союзом был связан с русскими боярскими домами и настолько сумел стать близким с их хозяевами, что мог себе позволить там интимные и весьма рискованные беседы. Мы видим его в доме окольничего А. П. Соковнина, который и выступает на процессе как сообщник Цыклера. А. П. Соковнин — брат известных упорных раскольниц Федоры Морозовой и княгини Авдотьи Урусовой, приятельниц протопопа Аввакума, в свое время причинивших столько досады и огорчения царю Алексею Михайловичу. В доме Соковниных, из которого вышли такие стойкие защитницы старой веры, твердо держались предания старины. Вспоминая в своих записках об участии Алексея Прокофьевича в заговоре, граф А. А. Матвеев называл его «потаенным великой капитонской ереси раскольником». А со времени трагедии с боярынями в этом доме, конечно, гнездилось оппозиционное отношение к новшествам. Эта оппозиция теперь, при виде стольких и столь решительных отступлений от обычаев старины, должна была принять еще более резкий характер. Могло быть, что неприязнь к новым порядкам и явлениям, надо полагать плохо скрываемая, вызвала остановку в служебной карьере: окольничему А. П. Соковнину не давали боярства, и это его раздражало. «Причина оного Соковнина к той злобе самая внутренняя и неукротимая, — пишет тот же граф А. А. Матвеев, — в нем была та, что он, Соковнин, до боярства не допущен»[674]. Легко себе представить, как в преданной старине, благочестивой семье Соковниных взглянули на назначение двух детей Алексея Прокофьевича, стольников Василия и Федора, в числе других стольников к отправке за границу для навигацкой науки. «Посылают нас за море учиться неведомо чему», — сорвал в таких резких словах свое раздражение старший сын стольник Василий. При таких обидах, при таком настроении у Соковнина для разговора с Цыклером существовала общая почва; они могли понимать друг друга. И Соковнину приходили в голову те же мысли, что и Цыклеру, те же замыслы и те же средства. «Каково стрельцам? — говорил Алексей Прокофьевич Цыклеру при одном из его посещений, выражая досаду на бездеятельность стрельцов. — Где они… дети передевались? знать, спят! где они пропали? Можно им государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством, и около Посольского двора ездит одиночеством! Что они спят, по се число ничего не учинят!» На замечание Цыклера, что стрельцы, должно быть, опасаются потешных, Соковнин возразил, что, должно быть, они, жалея царевича, не поднимают руки на царя: «Чаю в стрельцах рассуждение о царевиче, для того они того учинить и не хотят». После этого разговора Соковнин при других свиданиях с Цыклером у себя в доме говорил опять об убийстве государя и о стрельцах: «Ведь они даром погибают, и впредь им погибнуть же». Соковнин выражал в беседах с Цыклером огорчение по поводу посылки детей за границу и на слова последнего: «И тебе самому каково, сказываешь, тошно, что с детьми своими разлучаешься», — ответил: «Не один я о том сокрушаюсь!» Собеседники развивали политические планы относительно будущего, если замысел убить государя удастся привести в исполнение. На вопрос Цыклера «Если то учинится, кому быть на царстве?» Соковнин указывал своего кандидата, подходящего по отсутствию родства и по личным качествам, боярина Шеина: «Шеин у нас безроден, один у него сын, и человек он добрый». Когда Цыклер указал другого кандидата, заявив, что у стрельцов пользуется большой любовью В. П. Шереметев, Соковнин стал предсказывать такой ход событий: «Чаю, они, стрельцы, возьмут по-прежнему царевну, а царевна возьмет царевича, и как она войдет, и она возьмет князя В. В. Голицына, а князь Василий по-прежнему станет орать». Как бы желая ярче подчеркнуть мысль об избирательной монархии, о том, что бояре могут избрать на царство кого хотят, Соковнин прибавил Цыклеру: «Если то учинится над государем, мы и тебя на царство выберем».

С домом Соковниных был тесно соединен